Надежда Нелидова - Клуб свекровей

Плёнку отдавали на экспертизу, специалисты вынесли единодушное решение: все манипуляции врача носят сугубо профессиональный, более того, целомудренный – насколько позволяет специфика работы – характер. Если и был харассмент – то со стороны дамы. Вот она, несмотря на предупреждение не обнажаться, сдёргивает спортивный топик. По просьбе врача, неохотно и даже обиженно надевает обратно, но на протяжении сеанса у неё так и норовят из тугого трикотажа вывалиться роскошные, но дряблые формы.

При малейшей возможности клиентка порывается дотронуться до врача – что является признаком скрытой симпатии. Именно неприступность и «холодность» доктора, по-видимому, глубоко уязвила даму…

Как водится, подоспели корреспонденты, раздули историю на полстраны. Видео с камер успело просочиться в Интернет. Нет худа без добра: лучше рекламы было не придумать.

– Ах, какой красавчик! Какие бицепсы, какой торс! Как нежно и сильно он мнёт и «выламывает» пациенток… Так… И эдак…

Теперь «к тому самому мануальщику» не пробиться, очередь расписана на полгода вперёд. А он установил ещё одну камеру: чтобы уж со всех ракурсов, не подкопаться.

Лена позвонила, поставила ультиматум: чтобы мы с дочкой по воскресеньям не шатались по паркам и аттракционам, не лопали мороженое – а с пользой проводили время. Я должен купить фортепиано, а дочка – учиться музыке. Хватит ей, Лене, биться как рыбе об лёд, в конце концов, я отец или кто?

Ищу по объявлению учителя музыки – нахожу довольно быстро. В воскресное утро встаю в отличном настроении, в кои-то веки выспавшийся. В строго оговорённое время – звонок. На пороге худенькая молодая женщина. Кого-то напоминает.

В прихожей предлагаю учительнице гостевые тапочки, она отправляется в ванну мыть руки. Тотчас выглядывает оттуда, лукаво вертя мыльницу с мылом – вернее, с его остаточными раскрошившимися элементами. Улыбается:

– Господин доктор, что же вы репетитору обмылок предлагаете? У вас-то точно было время его поменять.

Её зовут Любовь Сергеевна. Люба. Тихим покоем веет от этой женщины-девочки – такой не современной, не продвинутой , не напористой, не шумной. С дочкой сразу поладили, хотя она у меня своенравная, вчера закатила скандал: «Не хочу музыке учиться – хочу жениться на мальчике со второй парты, его вот на такущем джипе в школе привозят».

– Как ваш папа?

– Спасибо, тихонько ходим.

Прислушиваясь к «до-ре-ми» из комнаты, готовлю чай им с дочкой на кухне: устанут за час-то занятий. Пирожные куплены ещё с вечера. А потом можно проведать папу-сердечника – имею полное право, в конце концов, он мой пациент или кто?

– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам приятное известие. К нам едет…

– … Главный редактор издательства Эксмо с предложением, от которого трудно отказаться.

– Я, Пётр Афанасьич, балуюсь фантастикой, но не до такой степени. А едет к нам госпожа Крамская, не спрашивайте, та самая!

Приятное ошеломление, отставленные чашки с чаем, переглядывания, поднятые брови: что забыла в их захолустье звезда с отечественного небосклона современной литературы? Оказывается, в рамках госпрограммы «Культура в массы» московские творцы должны посвятить периферии энное количество часов.

– Понятно. Это как раньше профессоров посылали на базу перебирать гнилую картошку. Противно, но не отвертишься, – это снова Пётр Афанасьевич.

– Ну почему противно. За кругленькую сумму.

– А, это у них типа чёс по аборигенам.

– Товарищи, товарищи, откуда столько яду. Итак, нам следует разработать встречную программу. Не ударить в грязь лицом. Конкурс на самый интересный вопрос, совестная фотография, взаимное дарение книг, обмен мнениями, так сказать, коллег с коллегами по писательскому цеху. Круглый стол за чашкой чая (дамы, блесните кулинарными талантами, домашняя выпечка приветствуется).

Гремя стульями, оживлённо переговариваясь, члены литкружка потянулись к выходу.

– Петя, а вы придумали, какой вопрос зададите Крамской? – это в дверях поэтесса Гжельчик.

– Ну что вы, как можно. Она же Мессия от литературы. Я буду сидеть и внимать.

Гжельчик была хорошенькая миниатюрная брюнетка. Пётр Афанасьич иногда представлял её на месте жены. Но дальше как вообразить поэтессу в халатике и с сигаретой – дело не шло. Зато супруга была выбита рядом на века, как в чугуне: весомо, грубо, зримо, с фирменными борщами, с пирогами, с красными руками и зычным голосом.

Когда Пётр Афанасьевич садился за письменный стол и просил не отвлекать, фыркала: «Ха, было бы от чего отрывать». Но это так, остаточные явления, последняя туча рассеянной бури. А по молодости до вызова участкового доходило: когда она одной рукой с грохотом двигала на плите кастрюлю, другой трясла орущего младенца, а Пётр Афанасьевич дрожащими руками брился, затягивал галстук: собирался на пятничное литературное объединение. Это святое, не пропустил ни разу за тридцать лет.

– К сучке этой своей намылился? – жена что-то чуяла своим бабьим нюхом, имея в виду ничего не подозревающую, бедняжку, прелестное дитя Гжельчик. – Писа-атели сраные, кому вы нужны? Пристрелить бы, чтоб не мучились!

Он кинулся к ней и задушил бы галстуком, если бы не ребёнок на руках. А ведь, когда познакомились, ей даже нравилось: другие мужья в гаражах пиво пьют, а у неё книжки пишет. За свои деньги, правда, и по 50 экземпляров… Но она тогда в подробности не вдавалась.

На его беду она подглядела отрывки из романа, запомнила – память у неё тоже была бабья, цепкая – и во время ссор всячески насмехалась, приводя перевранные, исковерканные цитаты. Потом-то он установил в документах пароль.

Нынче, когда Пётр Афанасьевич строго, не глядя на жену, раскладывал на столе бумаги, она молчала – но столько было в этом молчании тихой, застарелой тяжёлой ненависти. Когда он засобирался встретить сноху из роддома – жена раскинула руки в дверях:

– Куда?! Чего потерял, без тебя обойдёмся. Дуй давай на сеновал к своей царице грёз или как там. Нету у тебя внуков.

Зря он тогда её не придушил.

Пётр Афанасьевич знал, почему жена психует. Другие отцы с ипотекой, с квартирами детям помогают, на пенсии в сторожа устраиваются, а он, полюбуйтесь, босиком по траве.

Ну, тянет на природу – так заведи домик в деревне, пасеку, внучат медком, свежими овощами балуй, по выходным банькой встречай. А он с блокнотиком под мышкой чешет по полям – лесам. Писа-атель, тьфу! Вон, Лев Толстой и босой ходил, и какие тыщи заработал и имения отгрохал.

Крамская открыла глаза, зевнула. Номер лучший в гостинице, по столичным меркам – так себе. Какая разница, лишь бы с потолка не капало и без тараканов. Зато вокруг провинциальная почтительность и славянские лица.