Галина Сафонова-Пирус - Твой образ блистающий

Я:

– Под это – плохо. Причем здесь кошки? Лучше – сюда.

И опять спорим… Наконец он, тихо:

– Бет, о какой ерунде… мы… (Взглянул-то как! И впрямь…)

Потом уходит торговать сосисками, которые привезла член профкома Сергеева, а я остаюсь монтировать. Нет! Всё сегодня нелепо, всё не клеится! Но через какое-то время приходит:

– Смонтировали?

– Нет. И больше не буду. (Лис, не могу сегодня!)

– Но Бет, всех не оплачешь. – (Лис, дорогой мой Лис, да не о том я!) – Я из командировки автобусом ехал, рядом мужик сел с семилетним мальчиком, а тот по дороге р-раз!.. и умер. (Нет, не понял.)

И всё же улыбнулась:

– Лис, Вы – это Вы, а я… – и отвернулась. И вышла. Но возвратилась: – А сюжет я смонтирую завтра, так что не волнуйтесь. (Жаль, что не понял). – Постоял. Попробовал пошутить. – Да не надо, – отмахнулась.

…Сегодня привел на запись передачи сына:

– Может быть, – наклонился к нему и показал на пульт, – Белла Эмильевна разрешит тебе кнопочки понажимать? – взглянул почти робко.

А у меня как раз голова болит, болит!.. никого бы не видеть, не слышать! И даже его. Но снова поднимается на пульт:

– Вот фотографии архивные… показать бы в эфире.

– Хорошо, покажу. Передайте ассистенту.

Уходит, а я разрешаю Саше «понажимать кнопочки»:

– Смотри во-он на тот монитор, там сейчас твой папа появится.

И нажимает кнопочки… аккуратненький, красивый мальчик, его сын.»

Сложная ситуация складывалась у Белы, – двое детей, а тут появляется талантливый и симпатичный журналист, в котором она видела… а, может, только хотела видеть то, чего в своё время недоставало в муже. Да, было в моей подруге такое же, что и во мне, – неугасающее желание высматривать в тех, кто оказывался рядом, лучики света, которые, проникая в душу, помогали бы отыскивать то, что приподнимало над буднями жизни.

«Вчера на троллейбусной остановке Лис подошел ко мне, а лицо… Лицо его светилось тем светом, который… Но, вопреки этому сиянию (Испугалась?) сказала скучно:

– Давайте сделаем «Прямой провод» и впрямь прямым. (Нашла, о чем заговорить!) И пусть начальники сами принимают вопросы.

– Нет, не захотят, я их знаю. (Бет, не надо сейчас о начальниках!)

Но подошла «четверка», вошли, сели, а я опять:

– Ну, тогда в холле поставим параллельный телефон, чтобы зритель видел: ассистенты вопросы принимают в прямом эфире. (Зачем ерунду несу?)

– Нет, зрителю всё равно, прямой ли эфир, кривой…

И говорит уже так громко, что женщины, сидящие впереди, оглядываются, а я:

– Не думайте так о зрителях, – сказала тихо, подавая пример, но он все так же:

– Зрителю просто надо слышать ответ на свой вопрос.

– Не кричите, Лев Ильич, а то уже весь троллейбус нас слушает.

А он – всё так же:

– Да и начальники… Им бы лишь отметиться в «Прямом проводе».

И встал, чтоб выходить, взглянул с упрёком:

– Прощайте, Бет!

Почему «прощайте»?

… Знаю, слышу: до его эфира еще два часа, и он слоняется по коридору, пощелкивая пальцами. Вызывает? Значит, не совсем простился. Но не выйду. Сам придет… И входит:

– Что же это Вы, Бет, вчера так и не отоварились? Чай индийский привозили, горошек зеленый, конфеты, голубцы в банках.

– Да вот… Ждала-ждала, когда очередь рассосется, а она…

Мои коллеги притихли, слушают:

– Зря-зря, – остановился возле моего стола, поправил расползшиеся сценарные листки.

– Да ладно, Лев Ильич, – не взглянув, прижала листки рукой, – что было, то прошло… фик с ними, с голубцами, которые в банках. (Нет, не взгляну на Вас, не хочу, чтоб коллеги…) – Но всё ж взглянула коротко: – Что у Вас сегодня? Будете отвечать на вопросы любимых телезрителей?

– Да, ответим… любимым…

Постоял, еще раз подровнял листки (Пальцы-то у него какие длинные!) и, не дождавшись еще одного моего взгляда, нерешительно вышел.

Потом вместе дежурили на пульте, – если Москва начнет футбол, то «бросим» в эфир объявление, что наших передач не будет. Но футбола не было, так что он «отвечал любимым», я «выдавала» новости, а после эфира вместе шли к троллейбусу по подсохшей тропинке вдоль оживающих акаций.

– Лис, – обернулась к нему, – а ведь весна!

– Нет, осень, – не оторвал глаз от тропинки.

– Да взгляните вон на то поле… через дорогу, озими-то как заизумрудились!

– Нет, все равно осень.

– Это в Вашей душе, а не…

– Да, в душе.

Как раз подъехала его «единица», прыгнул в нее:

– До свидания, Бет!

– Всего доброго, Лис!

…Вместе ехали и сегодня. Стояли на задней площадке, притиснутые к окну, и я через забрызганные стекла всё смотрела на лужи, выпархивающие из-под колёс машин, на последние ошмётки снега, – ведь уже во всю резвилась весна! – а еще на уплывающие дома, в окнах которых металось отражённое солнце, на мётлы черных лип, обрезанные ветви которых отчаянно тянулись в небо, и тут ненароком набрела на слово «счастье»:

– Мопассан писал, – сказала, прикрыв глаза от солнца, сверкнувшего из лужи, – что при всей своей славе и деньгах, был счастлив только минут пятнадцать.

– Е-рун-да! – словно отрезал. – Счастья вообще нет. Одна физиология.

– А если, к примеру, – засопротивлялась, – художник всю жизнь мечтал написать что-то такое и наконец…

– И это физиология, – обрезал мой финал.

– А чувство матери, – не унялась, – когда вдруг входит сын живым, хотя уже и не надеялась…

– Тоже физиология.

И всё это – громко, с вызовом, в набитом троллейбусе! (Да что с Вами, Лис?)

А выходя, бросил:

– Будьте счастливы, Бет!

И я, зажатая в угол чьими-то спинами, улыбнулась:

– Постараюсь.»

Из моих дневников:

«Смотрела в аппаратной, как записывали передачу Льва Ильича «Экран», и на этот раз вела ее не Рубина, а он сам. Как же всё не интересно, серо, – просто представлял рекламные ролики фильмов. Вышла во двор, присела на нашу «завалинку» погреться на солнышке. А вот и он. Подошел, сел рядом. Подумалось, интересно, а что ответит, если скажу ему о своём впечатлении… и стоит ли говорить? Но всё же спросила:

– Лев Ильич, зачем Вам нужна эта дешевка? – Взглянул удивленно. – Ну… «Экран» этот. – Не надо бы Вам… серьезному, умному журналисту вести такое.

Помолчал. Опустил голову.

– Да я только два выпуска проведу, Афронов так посоветовал, а потом отдам Рубиной, ведь она отлично провела интервью с Мироновым, да?

– Неплохо… А Вам надо бы придумать какую-либо интересную передачу, чтобы люди знали…

– «Люди знали»… – перебил огорченно и встал: – Вы же понимаете, что людям многое знать не положено, да и начальство наше…

И встал, махнул рукой, зашагал к корпусу».

И Сомин был прав. В те социалистические времена начальство только и было озабочено, как бы не пропустить идеологического «вывиха» журналистов и не рассердить Обком, не навлечь на себя… А, впрочем, отвлеклась я, и снова – к запискам Белы.