Надежда Нелидова - КинА не будет

Эх, видели бы вы Катюшу тридцать лет назад. Фигура – ни один мужик взглядом не пропустит. Белая без пудры, алая как зорька без румян, золотоволосая без краски из коробочки. Гребни в волосах трещали и ломались – во какие волосы! Один всё её гриву сквозь пальцы пропускал: Лорелеей называл.

Тётя Катя выключила телевизор и пошла в супермаркет «Спрут». У супермаркета, конечно, была другая вывеска, но уж больно это название подходило к нему, опутавшему щупальцами их маленький город и в большую область. Всю страну опутавшему.

***

В «Спруте» был уценённый отдел, где продавали развесные продукты. Обрезки колбасы, крупу и сахар из прорванных упаковок, молоко из подтекающих пакетов.

Ранним утром их стояло всего четыре покупательницы. Одной взвешивали кулёк манки. Другая пялилась в витрину. Ещё одна девчонка возилась в углу с детской коляской, отцепляя авоську. Тётя Катя по праву встала третьей – за той, что рассматривала витрину.

Однако девчонка так не считала. Пискнула, задрав носик: «Я пришла раньше», – и попыталась вклиниться впереди тёти Кати. Не на ту напала. Тётя Катя родилась, поднаторела, закалилась как сталь в эпоху нерушимых советских очередей. Ха, реденькие жидкие очередёнки к нынешним кассам – это ж насмешка, жалкое подобие, пародия на железобетонное, монолитное километровое стояние за 2 кг колбасы по талону. Твоя грудь тесно упирается в спину впереди стоящего товарища. Твой пах, как единственно возможный пазл, входит в упругость его ягодиц.

Сзади прижимаются так же плотно, сопят, елозят, и что-то горячее и твёрдое упирается в пугливую, невинную девичью попу… Твои изгибы идеально вписываются в изгибы чужого тела. Да и какое оно чужое? Спаялись, сроднились, слились, срослись каждой впадинкой, выпуклостью. Я помню все твои трещинки. Как говорится, честные люди после такого обязаны жениться.

Люди делают шажок вперёд – и ты вместе с ними. Люди качнулись назад – и ты послушно повторяешь движение. Есть в этом что-то завораживающее, гипнотическое. Очередь издаёт мощный, неумолчный океанский гул, шевелится, волнуется, дышит единой грудью. Это единый живой организм.

Вот так, милая. Тётя Катя смерила взглядом девчонку и встала как можно плотнее к покупательнице впереди. Один – ноль.

Танька – это была она – уже хотела скромно пристроиться хвостиком. Но вспомнила покойную бабушку. «Будь упрямой, стой на своём. Добивайся, чего бы тебе ни стоило, даже в мелочах. Помни: маленький поступок сеет большую привычку».

Предавать бабушку? Ни за что! И Танька независимо, параллельно встала с вредной бабкой. Чтобы притупить её бдительность, озабоченно рассматривала что-то на полках, тянула цыплячью шейку, щурила глазёнки.

У девчонки была своя правда, своя логика: «Я пришла раньше». У тёти Кати – своя. «Пришла раньше, так занимай очередь, рисуй нумерок на ладони, стой твёрдо. Это святое».

Тем временем покупательница впереди шагнула к кассе – всего на доли секунды между нею и тётей Катей образовался зазор. Танька исхитрилась и змейкой юркнула в эту щель. Не полностью, но хоть тощим боком. Счёт: один – один! Хорошо, тётя Катя в последний момент успела выпятить живот и прищемить лазутчицу: врёшь, не пройдёшь.

Пока стояли, негромко пикировались:

– Не стыдно, молодая? Пожилых не уважаешь..

– А у меня ребёнок.

– Ребёнок у неё! Наплодят, потом в нос суют. Большого ума требуется ребёнка сделать.

– Да наши же дети вырастут, вас кормить будут, – грамотно парировала Танька. Она была в курсе бушующих пенсионных перипетий.

– Нашла кормильцев! Рожают одни бомжихи да уголовницы. Асоциальный элемент. И детки такие же: наркоманы, по карманам тырят да в тюрьме сидят. Не кормильцев растите – а сидельцев.

Танька, собиравшаяся уступить вредной бабке, тут же передумала. Крепко стиснула зубы.

А покупательница впереди, как назло, копается: то одно ей покажи, то другое. Продавец не из советских, не рявкнет: «Вы уж определитесь, женщина, что вам нужно». Равнодушно-вежливая, неживая как механическая кукла: вымуштровал их «Спрут».

Но вот и копуша покупательница, нестерпимо долго собрав свои копеечки, отчаливает. И тут молодая нахалка делает вероломный ход. Привстав на цыпочки, через Тётикатину голову выкрикивает: «А колбаса „майская“ у вас есть?» Столбит территорию. Один – два в её пользу! Тётя Катя хватает ртом воздух.

– Нет такого сорта, – оглядываясь на полки, пожимает плечами продавец.

– Тогда «мартовскую», пожалуйста!

– Мне, мне! Она без очереди! У меня без сдачи, – спохватывается, пытается отбить мяч тётя Катя, размахивая купюрой. Поздно.

– Сейчас посмотрю, вроде кусок «мартовской» остался… – мямлит продавец, – триста грамм возьмёте?

– Отрежьте, будьте добры, – девчонка по-королевски кивает головой. Всё. Многоопытная тётя Катя посрамлена. Молоденькая нахалка выигрывает с разгромным счётом «один-три».

***

Под окнами Танькиной квартиры всегда людно и весело: раскинулся крохотный стихийный рынок. С ранней весны до поздней осени здесь зелёная зона, кусочек деревни, оазис. На ящиках, коробках, просто на расстеленных кусках плёнки и картона, на сколоченных прилавках – щедрые садово-огородные дары. Все цвета радуги: пирамиды из красных помидор, горки оранжевой моркови, жёлто-прозрачные яблоки, пучки росистой зелени, сизая отпотевшая голубика в ведёрках, глянцевитые баклажаны… А ещё розовые куриные яички, пластиковые пузыри с молоком, брикеты масла и творога.

Всё домашнее, свежее и пахучее, овощи ещё в росе. Будто прямо из квартиры ступаешь в сад-огород. Сначала цены кусаются – на первый лучок, первый огурчик, первую ягодку. Взрослые засматриваются – не говоря о малышах.

– Мама, земляничка! – Лапка замерла, благоговейно сложила ручки перед грудью. Вообще-то Танька приучила её не попрошайничать. Объяснила, что такое терпение, гордость и маленькая зарплата у мамы. Чтобы не заглядывалась на платьице в витрине, на куклу у подружки, на серёжки как у девочки из песочницы.

– Первый раз прощается, второй раз запрещается, – шепчет под нос Лапка.

Она ещё совсем кроха! А земляника хитро, горкой выложена в яркие пластиковые кружечки в горошек. И пахнет так, что… Вот завяжи Таньке глаза – и она сама очарованно, будто крысёнок за дудочкой, пойдёт за той кружечкой на край света. Что уж говорить о ребёнке! Выдумали феромоны всякие – да выше природы, создавшей земляничный дух, не прыгнешь…

– Сколько?

– Четыреста. Земляника первая, с дальних полян.

Танька задохнулась. Бабка суетилась, переставляла кружечки, смахивала, сдувала с них что-то невидимое. Сама понимала, что загнула несусветную цену. Но ты встань-ка в три утра, потрясись в электричке сто кэмэ. Поползай под комариным гуденьем, под палящим солнышком. Ну, ладно, ладно, приврала тётя Катя. На самом деле на станциях её уже ждут сельские сборщицы – девчонки, старушки, местные пьяницы. Тётя Катя – перекупщица строгая. Берёт только не мятую, перебранную, спелую.