Амрита Альгома - Простая история

Таким острым, что он непроизвольно опустил голову, сглотнув, и прижался губами к волосам. Очень хотелось, чтобы она перестала плакать. Джеф с грустью пригладил растрепавшиеся лёгкие пряди.

Сказал тихонько:

– Послушай, Ники, это очень большая травма. Душевная травма. Психологический удар. Такой удар не каждый…– он вовремя проглотил слово "мужик", – сумеет выдержать. Тебе самой тут не справиться. Чем больше времени будет проходить, тем больше ты будешь себя мучить. Если бы это тебя не беспокоило, ты бы мне об этом не стала рассказывать. Я очень благодарен тебе за доверие. Честно. Я всегда предпочитаю невкусную правду, пусть даже от неё потом совсем худо. Мне было так же больно, как и тебе. У меня случались ситуации, хоть и не похожие на твою, но тоже тяжёлые, когда моё доверие к людям беззастенчиво попрали. Но в этом случае тебе даже я помочь не могу. Такие раны души, нанесённые человеком, которому доверяешь, можно лечить, несмотря на всю их болезненность. И знаешь, для этого мало собственного опыта, нужно ещё образование. Тут нужен специалист.

Джеф немного наклонился, пытаясь заглянуть ей в глаза. Не получилось –её волосы скрывали лицо. Спросил осторожно:

– Ники! Когда это случилось? Не четвертого июля?

Вопрос отозвался в нём уколом воспоминания и он, сам того не подозревая, скривился, как от боли.

Надеясь, что она успокоилась, Джеф протянул руку, чтобы отодвинуть её волосы и по его запястью неожиданно ударили несколько горячих капель: из глаз Николь градом сыпались слёзы.

– Да, – всхлипнула она.

Это "да" плитой легло в его сердце. Он вновь отчётливо увидел, как всё его весёлое настроение, кое-как наконец-то выросшее в нём к разгару праздника, разметало в клочья острым переживанием. Он тогда думал о Николь. О том, как она, после аварийной посадки смотрела на него из-под укутавшего её пледа, опираясь на мать, сказала ему, вылезшему из "башни" чтобы познакомиться с ней: "это ты – Джеф?". Думал о её голосе, отчётливо зовущем: "Джеф! Джеф!". Этот зов снился ему по ночам. Вдруг всё словно потемнело, показалось даже, что он упал в серую мглу или началось затмение. Три туманные фигуры на фоне туманного леса маячили в его сознании и внутренности заливал страх, просто всепоглощающий страх. Ничего подобного он не ощущал. Ни тогда, когда, выпрыгнув из самолёта, обнаружил, что парашют не раскрывается и пришлось использовать запаску, ни когда пытался выйти из пике под звонкий аккомпанемент системы пожаротушения. Затем боль сдавила мозг и вернулось всё: свет, музыка, весёлые лица. Перед ним стоял Стив, протягивая сосиску на вилке, и говорил: "Э-эй, командир, спишь что ли?"

Сначала он решил – привиделось с перепоя. Что и говорить, спиртного он тогда принял достаточно. Потом подумал, так вот они какие, видения. А после – навалилась тоска, которую он не мог классифицировать.

Похоже, он услышал тогда Николь. Это её переживания бередили ему душу, её настроение тяжело плескалось в нём, оглушая.

Воспоминание отступило, до Джефа дошёл бессвязный шепот:

– … к психологу. А реабилитационные центры…– да ну, я так не хотела… при полиции, там всё спрашивают и мама… уступила, не повела меня, они ведь давно дружат… Это значило бы… надо признать…А как, если Райан?.. Как же я могу быть права, если нет разрывов… а просто истеричка. Никто и не верит, всё правильно! – она просто захлебывалась в рыданиях.

Джеф сильнее прижал её лицо к своей груди, чтобы она поскорее замолчала. Чтобы заглушить, не слышать этот плач. В нём всё дрожало внутри. Хотелось вскочить, сделать что-то резкое: заорать, поколотить по машине, побить кого-нибудь. Не Ники, конечно. Он медленно-медленно вдохнул-выдохнул, вытолкнув воздух сквозь сжатые зубы. Ну и денёк сегодня выдался, чёрт. Да что с ним такое?! Кажется, он перестал выносить ещё и женские слезы. Это уже что-то новенькое: такого раньше он за собой не замечал.

– Я знаю, что с тобой было, – непослушными губами шепнул он. С силой оторвал притихшую Николь от себя, посмотрел ей в глаза. – Слышишь, Ники? Я… я тебе верю!

И снова прижал её к себе. Ну, невозможно без стыда смотреть в эти залитые слезами глаза. Что это у нас за мир, в котором невинность беззащитна!? Он почувствовал тошноту от пришедшего осознания новизны её облика, которую он отметил, когда она пришла, как только её увидел сегодня.

Есть выражение – "глаза побитой собаки", пришло ему в голову. Вот теперь что прижилось в глубине глаз Николь.

– Как это – знаешь? – Приглушённо спросила она куртку.

От его куртки пахло незнакомо: сигаретный дым, лосьон, кожа, пыль, вода, что-то неуловимо приятное, словно какое-то сладкое блюдо. Этот смешанный запах олицетворял самого Джефа, был привлекательным и дурманящим. Таким ощутимым, почти материальным. Он притягивал её, обволакивал, успокаивая и словно убаюкивая, туманил голову.

– Я видел это, – ответил Джеф с облегчением, не задумываясь, поймет ли она его. Плакать перестала и то хорошо. – Решил тогда, что у меня галлюцинации от перепоя среди бела дня. Напугался даже. С тех пор вообще ничего спиртного не пил. – Он хмыкнул и помолчал.

Отпустил Николь и смотрел, как она заправляет прядь волос за ухо, каким-то неуловимо знакомым жестом, с лёгким раздражением вытирает глаза. Вот полезла в карман. Зачем? А, достает носовой платочек. Джеф взял его из её влажных холодных пальцев, тихо промокнул слёзы на щеках – пережитая им только что эмоциональная встряска требовала действия.

Добавил задумчиво:

– Я тебя чувствую. Что с тобой происходит, твоё настроение. Работаю по ту сторону твоей частоты.

– Почему? – Тихонько спросила Николь, глядя на него.

– Мне кажется, я с тобой связан как-то после той грозы. Словно ниточка тонкая протянулась от тебя ко мне. После этого изменилась вся моя жизнь: я был почти на дне, немного ещё оставалось. Падал совсем, – Николь безотрывно смотрела на него. Джеф объяснял спокойно и просто, глядя ей в глаза. – Смысла в жизни не видел. Меня только работа и держала. Обязательства, чувство долга. Если не надо было на дежурство – я мог не бриться, сидеть без душа, не есть: мне было всё равно. Ходил домой раз в три дня, привести себя в порядок перед работой. А так, даже ночевал на вокзале.

– Почему? – повторила Николь одними губами, разглядывая его грустные глаза, напряжённую морщинку на переносице, худые щеки, прямые линии бровей.

– Одно время мне было очень тяжело, несколько лет назад. Не мог примириться с колоссальной несправедливостью жизни. На какое-то время я совсем в людях разуверился, это потом, постепенно, осознание пришло – не все одинаковые и уж жизнь-то здесь не при чём, раз я сам творю свои поступки. Но цель свою я потерял. Так, крутился по жизни в ожидании. Одна ответственность и осталась. Ты меня удивила. Заставила задуматься: просто дала понять, что даже абсолютно проигрышная, самая безнадёжная ситуация всё равно не окончательна и если я не вижу смысла, не значит, что его нет. Что я не имею права бросить борьбу с собой до самого конца. Мне стало стыдно перед тобой за мою пассивность. Ты меня возродила.