Юлия Ковалькова - ~ Манипулятор

– Да ничего, – пожимаю плечами. – Привет.

– Нда? Это плохо, когда сказать нечего, кроме «преведа». Ну, что у тебя за неделю новенького произошло? – Лешка складывает на уровне подбородка длинные пальцы, на безымянном левой блестит кольцо. Панков по-прежнему носит золотой обруч, который я напялила на него в ЗАГСе.

– Ты это из принципа не снимаешь, я не пойму? – Я оглядываю себя, поправляю верх домашнего платья.

– Ты о кольце? – зачем-то уточняет Панков, хотя прекрасно знает, что я о нем. – Да привык, наверное. И Мила не возражает.

Мила – это шведская девушка Леши, которая занимается морским правом, и с которой он живет последние полтора года. Она очень милая, эта Мила, если бы только не её вечный принцип: не заморачиваться. И видимо, эту фразу она повторяет Лешке, как мантру, вслух, каждый день, потому что Панков продолжает:

– И кстати сказать, в отличие от тебя, в Европе этим как-то не заморачиваются. Ну носишь и носишь, как красную нитку на счастье. Или как фенечки на руке. – Лешка указывает глазами на свои кожаные браслеты. – А тебе не все равно, а?

Я молчу. Панков театрально растопыривает пятерню и, как в фокус, глядит на меня сквозь расставленные пальцы.

– Да в общем-то все равно. – Перевожу взгляд за окно.

«Сказать – не сказать, что я видела Лебедева, и что у Лебедева растет дочь?»

– Вот видишь, и тебе все равно, – между тем благодушно замечает Панков и возвращает руку на стол. – Ну, так может, ты мне все-таки расскажешь, что у тебя нового?

«Не хочу. Потому что всё, чего я хочу, это спросить у тебя, что мне делать с этим письмом? А еще лучше, узнать у кого-нибудь, за что мне это всё? Или Тот, кто глядит на нас сверху, с небес никак не поймет, что я и без этого никогда не забуду о том, что тогда с нами случилось?»

– Леш, да что рассказывать-то? – пожимаю плечами. – Да, ты в курсе, что на нашем внутреннем рынке акции алюминщиков подросли?

– Так. Ну и что из этого следует? – Лешка подпирает ладонями щеки.

– Да ничего. Выгодно продала. А вчера акции на золото опустились.

– И чего?

– Выгодно купила.

– Да-а, – помолчав, глубокомысленно заключает Панков, – я смотрю, у тебя просто охренительные новости. Прямо что ни день, то событие. Еще что расскажешь? Что акции на помидоры снова в цене?

Пауза.

– Смешно, – киваю я. – Очень.

– Очень. Рыжакова, ты мне лучше скажи, ты когда к нам с Милой в гости приедешь?

– Зимой и в вашу Швецию? – хмыкаю я. – И что мы будем там делать? Шубу по очереди носить? В снежки играть?

– Мать, вообще-то на календаре давно весна, послезавтра седьмого марта. Да, чуть не забыл! – внезапно оживляется Панков – Ты дома завтра вечером будешь?

– Я работаю, Леш, – голосом, каким говорят ребенку: «Я тебе тридцать раз объясняла, что не надо трогать горячую кастрюлю голыми руками», устало напоминаю я.

– А ты вечно работаешь, как ненормальная, – Лешка издевательски крутит у виска пальцем, отчего его кожаные браслеты шуршат. – Так ты будешь вечером дома? А то я через службу доставки заказал тебе одну вещь.

– Какую… вещь? – я испуганно вздрагиваю.

Просто на Рождество Лешка уже преподнес мне путевку в Швецию. Чтобы не ехать туда, пришлось обманывать его и выкручиваться. А чтобы он деньги свои не терял, пришлось неделю обзванивать всех знакомых, чтобы пристроить эту путевку, а потом загонять Лешке обратно на банковский счет потраченную им штуку евро. После этого был жуткий скандал, и Панков не разговаривал со мной две недели.

– Что, что. Букет роз я тебе заказал, – усмехается Лешка.

– Фу, – я одновременно вздыхаю и выдыхаю.

– Еще фу… И не «фу», а ты вечером дома будешь? А то Интернет-магазин из меня всю душу вытрясет. – В глазах у Панкова появляется тот характерный блеск, который я про себя называю: «Вот вы мне не верите, а я, между прочим, очень хороший парень».

Но он и правда хороший. А если учесть, что он терпит мои выкрутасы с детского сада, то он, возможно, и самый лучший. Не помню, правда, с чего мы с ним там подружились (хотя у Лешки есть версия, что он залез в мой шкафчик, а я за это звезданула ему лопаткой по голове), но он почти всю мою сознательную жизнь был рядом со мной. Мы вместе пошли в математическую школу, потом вместе учились в Плехановском. Лет так с двенадцати Лешка окончательно заменил мне подругу, с которой можно поговорить по душам, поплакать в жилетку, пожаловаться на несправедливость родителей, чуть позже – на общую мировую несправедливость. Даже на Лебедева. Даже когда я пришла к Лешке после того, что случилось, он не сдал меня…

«Дверной звонок. Два коротких, два длинных, означает: это я. Из-за двери слышится звук шагов, недовольное девичье «опять она?», невнятный ответ Лешки, после чего дверь распахивается, и на пороге возникает Панков. Посмотрел на меня, кивнул, застегнул верхнюю пуговицу джинсов и указал мне подбородком на лестницу.

– Ты куда, Леш? – выглядывает из-за двери полуголая девушка, зябко кутаясь в Лешкину куртку.

– Привет, Даша (а может, Маша), – здороваюсь я.

– Ага, привет, – Даша-Маша недобро глядит на меня и переводит взгляд на Панкова. – Леш, ты куда? Ты надолго вообще?

– Сейчас вернусь, подожди. – Панков захлопывает дверь и поворачивается ко мне: – У тебя такой вид, точно тебе завтра на смертную казнь. Что произошло?

Мой ответ заключался всего в двух словах. Лешка изменился в лице. Медленно опустился на ступеньку лестницы, сел, согнув ноги в коленях, свел в замок пальцы на уровне рта:

– Та-ак. Значит, все-таки доигрались. Воробей знает?

– Нет.

– Скажешь ему?

– Нет. Может быть… Леш, я не знаю!

«Если скажу, то Лебедев – он же правильный! – пойдет к моей матери, а та его растерзает. Разберет на части, раздерет на куски, и вся его аспирантура, карьера, да вся его жизнь покатится к черту. А я так не хочу».

– Я так понимаю, тетя Наташа тоже не в курсе? – Лешка вскидывает на меня глаза.

Тетя Наташа – это моя мама в терминах Леши. Жесткий характер, работала в министерстве по финансовой линии, что подразумевало частые командировки, и была на короткой ноге с деканом Плехановского. В жизни мамы было и есть ровно три принципа: «Не стоит волновать папу по пустякам, у папы больное сердце», «моя дочь должна сама хорошо учиться» и «кто обидит мою дочь, тому лучше сразу наложить на себя руки».

– Леш, ты мою маму знаешь? – Я отворачиваюсь и принимаюсь отскребать от перил красное пятнышко краски.

– Мм. Ну, значит, будем врача искать.

– Даже не думай! – Тон у меня был такой, что Лешка вздрогнул. Поднял голову, посмотрел на меня:

– Почему?

Я молчала.

– Почему, Ди?

«Почему? Потому что я его просто люблю. А он меня – нет. Ну и пусть».

Вместо ответа пожимаю плечами. Лешка еще с минуту глядит на меня, потом переводит задумчивый взгляд на старую выбоину на бетонной ступеньке: