Юлия Ковалькова - ~ Манипулятор

Вот тут-то я, усаживаясь рядом с ней на свободный стул и передавая ей ее рюкзачок, задаю себе, пожалуй, самый лучший на сегодня вопрос: а есть ли у меня в принципе хоть один шанс вернуть с ней те отношения?

– Доброе утро, дорогие родители. Усаживайтесь поудобней, настраивайтесь на наш праздничный ритм, потому что мы начинаем концерт, приуроченный к Восьмому марта! – с этими словами на сцену неожиданно ловко запрыгивает заведующая детского сада – невысокая крупная женщина лет шестидесяти, в очках и в нарядном зеленом костюме (люрекс на пиджаке, бусы в тон и бантики на груди). Подняв над собой здоровенный медный колокольчик на ручке, она начинает им игриво трясти, отчего мне на ум тут же приходит аналогия с пастбищем. В зале кое-где раздаются смешки, но также быстро гаснут. После этого из динамиков в глубине сцены бухает бравурный марш, и на сцене появляется стайка из шести мальчиков с перепуганными и тоскливыми глазами и с обручами на головах, к которым пристроены (или привязаны?) белые кроличьи уши.

– Мой… мой. Справа. Гена, снимай скорей! – восторженно шепчет одна из мамаш.

Заведующая опять брямсает колокольчиком, после чего накрывает его ладонью, и колокольчик, издав вялое «бумс», перестает звенеть.

– С поздравлением нашим мамам выступает хор мальчиков-зайчиков, – объявляет заведующая.

Мамаши, сидящие слева, справа и впереди нас начинают отчаянно хлопать в ладоши. Одна из теток с первого ряда, как мельница, машет руками, очевидно, пытаясь показать своему ребенку, что она тут и теперь у него точно все будет нормально.

– Мам, – чуть не плача, глядит на нее со сцены темноглазый и пухлый мальчик.

– Костик, не бойся, я тут! – взвизгивает она.

– О Господи, – поглядев на этот сыр-бор, я закатываю глаза, опускаю вниз голову, трясу ею и начинаю тереть переносицу.

Поглядев на меня, Рыжакова прикусывает губу, пытаясь спрятать улыбку, но ничего не говорит. Зато опускает вниз левую ногу, ранее закинутую ею на правую, усаживается на стуле плотней и кладет на колени программку. Она чуть наклоняется вперед и, запустив под себя ладони, с интересом смотрит на сцену, глядя, как мальчики под дирижирование заведующей начинают тянуть вразнобой что-то несильно праздничное. Но – черт меня побери, а? – это ровно та поза, в которой Диана в одном далеком ноябре как-то раз сидела в пустой аудитории Плехановского минут за двадцать до того, как мы с ней прошли наш первый настоящий интимный этап сближения…

«После безобразно закончившейся сцены с поцелуем прошло два дня. Я вел себя так, словно у нас с Рыжаковой ничего не было. Рыжая к ее чести тоже делала вид, что у нас ничего случилось. Не успев исправить свои «неуды» (я решил дать ей выдохнуть и на какое-то время просто оставить ее в покое), Диана, умудрившись где-то подцепить грипп (это как мне объяснила администратор ее курса и моя бывшая соученица Оксана Пирогова, с которой мы в то время были большими друзьями), слегла дома с больничным. Передав Рыжей через ту же Оксанку привет и пожелания скорейшего выздоровления, я мысленно перекрестился (с глаз долой – из сердца вон), выкинул Рыжакову из головы и сосредоточился исключительно на подготовке первого экзамена по финправу для ее группы. Во-первых, придумал своеобразную ловушку для тех, кто не посещал мои лекции, во-вторых, отловил Петракова с Рибякиной, за день до экзамена повисших в окне аудитории с открытыми зачетками и криком: «Халява, ловись!», и пригрозил, что на экзамене буду гонять их до их полного посинения, и, в-третьих, попытался на последней паре найти в голове у Аксенова хоть что-то, относящееся к моему предмету. В итоге первый экзамен прошел без Дианы, и тут без нее на первый план неожиданно выступил Вексельберг.

При всем при том, что Вексельберг (хорошая стрижка, футболки с глубокомысленными принтами, замшевые пиджаки и вельветовые брюки в тон – одним словом, стильный парень) был еще и парнем умным, лекции он прогуливал с завидной регулярностью (позже выяснилось, что он в это время встречался с девушкой с факультета журналистики). На Вексельберге я и решил отработать свою ловушку. Заключалась она в том, что тех, кто не посещал все мои лекции, я планировал спросить на экзамене, читали ли они «Практику финансовых интегралов» некоего профессора Воробьянинова. Но такой книги просто не существует (и кто такой Воробьянинов, в общем, тоже понятно, если вспомнить, какое прозвище дали мне Рыжая и Панков). Те, кто ходил на все пары, прекрасно знали об этом.

И вот на экзамене, сидя за длинным столом между проректором по воспитательной части и Пироговой, я вызываю Вексельберга и задаю ему вопрос, читал ли он «Практику», уже приготовившись услышать в ответ «Простите, вы это не задавали», или «А что, надо было?», или любые другие отмазки, которые я про себя называл: «Ни бэ, ни мэ, ни салат оливье, ни салат майский». Но Вексельберг, не моргнув и глазом, отвечает, что «Практику» он читал. После чего я, уже искренне наслаждаясь происходящим, прошу его воспроизвести мне по памяти основные тезисы из принципообразующих глав и, к своему несказанному удовольствию, получаю от Вексельберга их подробнейшее изложение, причем делал он это настолько уверенно и правдоподобно, что в какой-то момент я сам был готов поверить в то, что эта книга есть. Дослушав описание «глав» в исполнении Вексельберга, я решил добавить себе еще немного повода для радости и поинтересовался, где он купил эту книгу, потому что лично я не нашел ее даже в Ленинской библиотеке. На что Вексельберг, деловито почесав бровь, пригорюнился, посочувствовал мне, сказал, что он «отлично меня понимает», так как «сам тоже долго искал это раритетное издание», но – тут фанфары, барабаны и трубы! – ему повезло «пролистать ее в одном букинистическом магазине, в Израиле, когда он летом отдыхал у своей бабушки».

Здесь надо сказать, что особенный смак в ситуацию внесли Пирогова с проректором. Оксанка, очевидно, забыв, какими были наши с ней учебные годы, с минуту протирала очки, после чего глубокомысленно выдала, что «да, книга хорошая» и она «ее помнит». На что проректор (солидный и довольно большой дядька с черной бородой и сорока с лишним лет) поддакнул, что «он тоже отлично помнит «Практику», и вообще, – тут уже не фанфары, а лавры! – «здорово, что наш молодой коллега» (это я) «включает в программу обучения третьекурсников такие серьезные вещи». Мысленно поржав, я предложил поставить Вексельбергу «пять» за экзамен (хорошо подвешенный язык, изобретательность плюс отличные знания предмета, раз уж он умудрился сочинить тезисы аж пять книжных глав) и еще долго после этого переглядывался с ним, улыбаясь нашему, уже общему розыгрышу. Впрочем, эта история была далеко не единственной. Надо сказать, что группа Дианы вообще отличалась редкостной сообразительностью, и в отсутствие Рыжей отличиться успели все.