Татьяна Иванько - МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 1

– Если всю боль чувствовать, надолго тебя хватит?

– Хватит…. Иначе, зачем тогда? Мы же… Мы помогать призваны…. – она посмотрела на меня: – А ты… У вас не так?

– У нас не было трагедий.

– Что, неужели за всё время не умер никто?

– Слава Богу, пока нет, – я нисколько не лукавил, много, конечно, было тяжёлых случаев, но смертей при мне пока не случалось. – Да и этот ребёнок, может, не умрёт, может всё обойдётся… Мой дед семимесячным родился, ничего, вырос, как видишь. Только не плачь так больше… так страшно, когда ты так молча плачешь, а я ничем не могу помочь.

– Ты очень помог, если бы не ты, я…

Поздняя осень с ранними холодными сумерками, сырой воздух не обещал скорого снега, хотя ноябрь уже подходит к концу и пора бы. Снег вначале зимы – такая радость, интересно, почему? Только ли из-за света, которым он заполняем пространство, укрывая всё в самые тёмные месяцы года? Или это генетическая память, то самое, из-за чего «крестьянин торжествует»?..

До занятий было ещё два часа, моих дома нет, и мы с Лёлей пошли ко мне. Это происходит каждый день, у меня или у неё, но мы каждый день вместе. А бывали и ночи, когда Лёлина бабушка дежурила.

Наши родные, отбушевав после нашего возвращения, смирились с тем, что нас теперь не разлучить и сквозь пальцы смотрели на мои ночные отлучки.

Лёлин братишка родился как раз в день, года нас зачислили на Подготовительное. Мы встречали их из роддома, этого самого, Областного, где теперь работает Лёля.

Дядя Валера, взволнованный, растерянный, немного неловкий, как и положено молодому отцу, с букетом, улыбнулся мне, как своему и меня согрела его прекрасная улыбка. Всё же он какой-то необыкновенный, редкий человек.

– Поздравляю, – я пожал протянутую мне руку.

Лёля, обняла его, целуя в щёку:

– Спасибо, дядя Валера!

– За что это? – он не сразу и понял, на своей волне. – Ах, вон, о чём ты… Не за что. Да и говорила ты не раз, чего уж, дифирамбы петь… Юле, смотрите, не выдайте меня, и так несколько недель, каждый день сокрушалась, кто же мог адрес сболтнуть, как Лёнька узнал.

– Дядя, Валера, я деньги отдам, вот зарпла… – говорю я.

– Сдурел что ли? – он оборвал меня, – не вздумай! Ты мне спеть обещал? Вот считай, что это плата за концерт.

Тут появилась Лёлина мама, красивая, причёсанная, даже подкрашенная слегка, будто и не из роддома, а с курорта выписывается. Ребёнка, в виде большого толстого из-за одеяльца куля, отдали отцу, он, запутавшись, не знал, куда деть букет, мы все рассмеялись, такой он симпатичный и милый в своей счастливой растерянности. Тут была немаленькая компания. Друзья их с Лёлиной мамой, его родители, Лёлина бабушка вышла вместе с Юлией Александровной.

Они уехали на такси, праздновать появление на свет малыша Романа, как назвали мальчика счастливые родители… почему я сейчас вспомнил об этом? Потому что Лёля так расстроилась из-за недоношенного малыша?..

Мы лежали рядом на Лёниной софе. Уже совсем темно, зимняя ночь уже наползает на небо и надо вставать и идти, потому что занятия уже половина шестого, через полчаса, но так хорошо лежать рядом на этом мохнатом пледе, от которого, впрочем, чешется спина. Смотреть на книжные полки с потёртыми корешками, стены в плакатах «Арии» и «Doors», вернее Джима Моррисона голого по пояс и в бусах. У меня в комнате тоже несколько плакатов висят, а ещё мои рисунки, всегда любила рисовать…

– Лёль, что спросить хотел… – проговорил Лёня. – Будущим летом, нам восемнадцать исполнится, поженимся?

Я замерла, о, Господи… Поженимся… Зачем, жениться, Лёня? Разве мы не вместе? Ближе, ещё ближе быть невозможно, для чего жениться?! Я не сказала этого вслух, быстро сообразив, что ему будет восемнадцать десятого августа, если мы и подали бы заявление сразу после этого, ждать положено, сколько? Три месяца, это считай, будущая зима, если всё как мы предполагаем, мы будем учиться на первом курсе, до свадьбы нам будет?

Может, забудет к этому времени?..

– Поженимся, конечно, когда-нибудь, – неосторожно сказала я, как думала и тут же пожалела: он не заметил мою оговорку. Но и врать, обещать и не выполнить, я не могу…

Он заметил, вскинулся тут же, сел, плед, которым мы накрывались, соскользнул с его мраморных, будто отполированных блестящих в полутьме плеч, да что «будто» – отполированных моими поцелуями. Но плед съехал и с меня, обнажая:

– Не когда-нибудь, Лёль… – сказал он, и глаза стали огромными в этот момент пронзают меня насквозь.

– Ну, ты что?.. – я села тоже, волосы мои в беспорядке, наверное, и ресницы размазались… почему я думаю об этой ерунде, когда у него стало такое лицо, чтобы не думать, какая я чёрствая дрянь – обидела его неосторожным словом…

– Ты… не хочешь быть со мной? – дрогнув кадыком, проговорил он.

– А с кем я сейчас, Лёня? Я ни с кем не хочу быть, только с тобой. Всегда.

Она будто ребёнка пытается уговорить меня сейчас…

– Но замуж за меня не хочешь, чтобы всегда, – мне кажется, с меня сдирают кожу, мне кажется, меня выталкивают на мороз не только обнажённым, но ободранным. Освежёванным.

Господи, что с ним сделалось… « …я люблю тебя с первого дня…» Выходит, я люблю его меньше?

– Лёня… Ты хочешь, чтобы я была твоей женой? Я буду. Чем хочешь, тем и буду для тебя! Только не смотри так… – я обняла его за шею, вставая на коленках.

Он отодвинул моё лицо руками, чтобы посмотреть в глаза.

Я хочу видеть её глаза, сейчас, когда она почувствовала, как мне стало больно мне от её небрежной фразы: «когда-нибудь»… Младенца чужого жалеет, рыдает о нём и не знает, кто он и что, а меня ей не жаль совсем? Разве не чувствует, как мне важно каждое её слово, каждый взгляд, каждая улыбка… как она в своей лёгкости жестока и не чувствует даже?..

Нет, поняла, значит, всё же любит?.. Я поцеловал её в губы жадно, почти зло, я обижен немного, заведён этим, я не мог теперь же идти на учёбу, просто не мог сейчас позволить ей оторваться от себя, я хочу чувствовать, что она всё же моя, всё же любит меня, всем моим существом, снова раствориться в ней и почувствовать, как и она растает во мне…

Вскоре после Нового года, неизвестно откуда взявшиеся, художники пригласили Лёлю позировать им. Мне вовсе не льстит это признание Лёлькиной и без этого бесспорной красоты, я начинаю испытывать то, что называется ревностью. Тем более, что при мне ей не однажды звонит кто-то, она отвечает, алёкает несколько раз и не получив ответа, кладёт трубку на аппарат.

– Кто это? – спросил я.

Она пожала плечами, как ни в чём, ни бывало:

– Дурачится кто-то, молчат.

Я знаю, что так делают влюблённые, я сам так делал.

– И часто тебе так звонят?

Лёля посмотрела на меня:

– А тебе?

Я осёкся. Ведь правда, и мне звонили и до сих пор, бывает, звонят и бросают трубку. Только для меня это не имело значения, но и для неё, наверное, не имеет?..