Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

Я была удивлена, услышав свое имя, но не стала придавать особого значения ее словам. Я очень устала и хотела есть. Мы остались в полной темноте – в чуланчике не было ни окон, ни свечей, ни даже лучины. Аня легла на краешек тюфяка, я села рядом.

– Анька, неужели нас не накормят? Да и с этой дурочкой рядом я находиться боюсь.

– Да что вы, барышня, покуда я с вами, никто вас не тронет. Ложитесь вот лучше рядышком. Покаместь нас не покормили, хоть поспим, во сне есть меньше хочется.

Успокоившись, я прилегла рядом, но спать не могла: в животе урчало, горло пересохло. Я начала щипать Аньку, которая, видно, уже не слышала меня.

– Ты что, спишь?

Анька пробубнила сквозь сон:

– Ну конечно, барышня, скока всего приключилося, хорошо бы отдохнуть немного.

– Нет, Анна, вставай.

Анька села и захлопала глазами, что-то хмыкнула.

– Ну что ты мычишь как корова, приди уже в себя. Это я, я, Наташа, ты меня видишь, слышишь?

– Да, да, барышня, – она зевнула, – и вижу, и слышу. Чего вы хотите? В такую пору позднюю чего изволите?

– Мне поесть нужно, вот чего. Отправляйся вниз и раздобудь хоть чего-нибудь пожевать, не спится мне на голодный желудок.

– Помилуйте, барышня, давайте утра дождемся. Слышите, там какой-то разговор. Мужик басом громыхает, правда, не разобрать ничего. И эта Вера… пугает она меня…

Я посмотрела на нее с усмешкой.

– А тебя-то она чего пугает? Она тебя по голове гладила и косой твоей восхищалась. Это я должна ее бояться… что она мне сказала, всякие глупости, даже повторять не хочу.

Анна крутила головой.

– Страх она на меня нагоняет, боюсь я ее. Не пойду я к ним ночью, вон они там лаются – небось про нас сказывают. Уж если суждено нам тут сгинуть, в деревне этой проклятущей, то пущай я об этом узнаю, когда прибьют уже, на том свете узнаю, чтобы даже и не поняла, что случилося.

Не успела она закончить эту фразу, я как со всего размаху дала ей в лоб.

– Что же ты за дура такая, всё каркаешь?! Сидит здесь, кулема, квашня квашней, глазами хлопает. Вместо того чтобы еды какой раздобыть, непонятно что говорит и беду кликает. Помереть она, видите ли, здесь собралась… я тте-е-е помру! Вот до Тютюревки доедем, там и помирай, а до этого чтоб не вздумала! И беду мне не кликай, и поганые мысли из головы своей дурной выбрось, чтоб я их более не слышала.

Аня не обиделась на мои слова, но и с места не сдвинулась. Я начала ее щипать, чтобы хоть как-то расшевелить. Она взвизгнула и наконец встала, чуть головой в потолок не уперлась. Я засмеялась.

– Анька, какая же ты огромная: головой до потолка достала. Вот бы тебе мужиком родиться, больше пользы было бы.

Анька махнула на меня рукой:

– Тьфу на вас, барышня, ерунду всякую сказываете. Ладно уж, так и быть, пошла я. Чего бы вы хотели поесть?

– Да принеси хоть чего-нибудь, не до разносолов. Молока, если найдется, теплого да хлеба свежего.

Я пошла следом за Анькой, чтобы, когда она будет спускаться, посмотреть вниз, в проём, что они там делают. Очень мне интересно было. Проходя мимо девочки, увидела, что на полу рядом с ней спит умалишенная. Девочка мирно посапывала, я подумала, что чокнутая тоже спит, и пошла мимо, но как только я поровнялась с ее головой, она как схватит меня за ногу… Не знаю, как описать, что я почувствовала: едва не оконфузилась, очень близка была к этому. Я так сильно испугалась, что даже потеряла способность кричать. Страх сковал мое тело, внутри всё похолодело. От обморока меня спасло, видимо, то, что я очень хотела есть. Я опустила голову, чтобы посмотреть, что же она будет делать. Она держала меня за ногу, а свободной рукой вертела у лица, строила рожи, высовывала язык. Тут я опомнилась, резко выдернула ногу и, наклонившись пониже, приказала:

– Лежи, дура, тихо, лежи и спи!

Она отвернулась и послушно затихла. Анька, услышав, шикнула на меня:

– Барышня, тихо, не дай Бог они подумают, что мы ее обижаем, тогда нам точно не поздоровится.

Аня открыла лаз и громко спросила:

– Хозяева, это Аннушка, спуститься можно?

Видимо, ей разрешили, потому что она тут же начала спускаться. Я подошла к краю проема, встала так, чтобы меня не было видно, и попыталась заглянуть вниз. Я увидела, что там собрались люди, человек шесть или семь. Они сидели и стояли по всей комнате, что-то оживленно и взволнованно обсуждая.

Тимофей стоял посередине, и я поняла, что говорят обо мне: он несколько раз повторил «барышня». Нутром почувствовала что-то недоброе. Гулко застучало сердце, и внутри появилось какое-то тошнотворное чувство. Но сколько бы я ни прислушивалась, разобрать ничего не могла, только гул и отдельные фразы. Раздался скрип половиц, в мою сторону направлялись шаги. Я быстро отскочила и затаилась. Кто-то поднялся по лестнице, захлопнул лаз и прорычал:

– Тьфу, зараза, наверняка эта курвенка подслушивает. К бабке не ходи, слухает, чего мы говорим.

Теперь я точно знала, что они замышляют против меня что-то гадкое. Начала обдумывать, как быстрее покинуть это жуткое место. Мысли мои унеслись домой… Я почему-то сразу вспомнила отца, как он будет переживать, если лишится меня и не сможет узнать, где я нашла свой последний приют.

Анны всё не было… Прошло, наверное, больше часа. Я вся превратилась в слух, прильнув к крышке, но было тихо. Наконец я услышала почтительный голос Аннушки, которая всех благодарила.

– Ты еще расшаркайся перед ними, земной поклон отбей да гляди лоб не расшиби, – ворчала я.

Потом я услышала ее шаги по лестнице и, отпрыгнув, вернулась на место ночлега, села на тюфяк и стала ждать. Она вошла следом. В руках у нее был поднос, на котором виднелся кувшин, скорее всего, с молоком, что несказанно обрадовало меня, и еще какая-то снедь. Аня подошла ближе, и я разглядела ее бледное лицо и широко раскрытые от ужаса глаза. Она тихо наклонилась и зашептала, поставив поднос на тюфяк.

– Барышня, надо уходить отседова, и как можно скорее. Эти деревенские не хотят вас принимать. А ихняя Вера всё талдычит, что знает, кто вы такая и за что заслужили свою горькую участь. Так вот, она хочет облегчить вашу участь, порешить всё скорым временем, чтобы не подвергать работящую простолюдинку и хорошую девушку…

Я хмыкнула, надкусывая печеную картофелину.

– Тебя, что ли, в виду имеют?

Анька до этого никогда не перечила мне, а тут с гордостью подняла голову и сказала:

– Да! Меня! Хочь один раз можете потерпеть, барышня, что кто-то почел меня лучше вас, простую крестьянку неграмотную. А вас задевает, как это вдруг.

Я хмыкнула. Ужасно хотелось есть, так что я даже не стала на нее злиться.

– Да пожалуйста. Хочется тебе? Наслаждайся восхищением этих дикарей, меня это не трогает.

Уплетая картошку, я стала расспрашивать Аню: