Надежда Нелидова - Рыбка по имени Ваня

Больные кланялись в три погибели. Просительно и униженно, как собачки, укладывали морды… то есть, подбородки на нечистый подоконник, засовывали в низенькое окошко головы. В такой позиции видно было не саму регистраторшу, а обтянутый белым халатом живот. С животом и разговаривали.

Дополнительно защищаясь от больных, окошки завесили кусками мутной рентгеновской плёнки, раскачивающейся на сквозняке. И то правда: какой заразы со всего города и района, каких микробов, вирусов и прочей бяки на себе больные не натащат, прости Господи.

Хотя, если дальше так рассуждать… Тогда врачи гриппующих пациентов должны принимать через стеклянную стенку и в противоэпидемическом костюме, чтобы не заразиться. Лучше в скафандре.

Не говоря про провизора в аптеке. Про кондуктора в набитом автобусе. Про воспитательницу в садике, каковой всю жизнь проработала супруга дяди Вани – вовсе умолчим.

Ведь все эти вредные мелкие шмакодявки, – они вечно чихают и кашляют, и так и норовят перемазать взрослых своими мокрыми сопливыми мордочками. Потенциальные переносчики опасных инфекций.

А в приёмных окошках сидели регистраторши – не подступиться: прынцессы! Не прынцессы – королевны!

Больничная аксиома: талонов всегда меньше, чем больных. Больные все, с головой и ручками-ножками, оказывались во власти регистраторш. По этой причине они были полны собственной значимости – боялись расплескать её, значимость. Не ходили – плыли между стеллажами павами, как солистки ансамбля «Берёзка».

– Дочка, а дочка! Ночь не спал, трясся на двух автобусах… Талончик бы, доченька.

– Мужчина, вы русский язык понимаете? Талонов нет. Следующий!

Вот ведь скажи барышня в регистратуре мягко, участливо:

– Простите, вас как зовут? Иван Кузьмич? Иван Кузьмич, я очень сожалею. Постарайтесь подойти завтра раньше, чтобы хватило талончиков.

И улыбнись, хоть мимолётом. За улыбку деньги не платят, это правда. Но всё равно – улыбнись: ты же лицо больницы, девонька. И самой тебе легче, приятнее на душе станет. И уйдёт Иван Кузьмич пристыженный, что голос немножко повышал, обнадёженный, успокоенный и даже чуточку выздоровевший. Потому что и слово лечит, тем более из уст человека в белом халате.

***

Если бы дядя Ваня был зажиточный государственный муж – он бы на прохладце, с чадами и домочадцами, лечился себе в бесплатной ведомственной больничке – и горя не знал. Но был он простой пенсионер, и потому они с супругой между собой решили: лучше наскрести на платный приём у частника, чем потом выкидывать десятки тысяч на лечение нервов, после бесплатного-то.

Но с анализами был полный швах. Районная лаборатория «частников» не признавала. Заворачивала обратно: с их бумажками, печатями, вонючими баночками, с кровью в пальцах и венах, готовой заполнить пробирки или расплыться мутным пятнышком между лабораторными стёклами.

Муниципальная больница угрюмо приняла Ивана Кузьмича обратно в свои железобетонные объятия. Сначала нужно было спозаранку отстоять очередь в приснопамятную регистратуру. Если крупно повезёт – получишь вожделенный талон на приём.

Потом оттопчешься в очереди №2 к врачу. Он даст кучу направлений: кровь на то, кровь на сё, кровь на третье-десятое. Это не считая органики в баночках.

Потом с этими бумажками возвратишься к специальному окошку (очередь №3). Тебе назначат время для сдачи анализов. Порой заветного дня ждёшь две недели, а то и два месяца: к тому времени болезнь или сама уйдёт, или тебя самого сожрёт..

А коли хватит силы вытерпеть – тебя снова ждёт битком набитый коридор. Отстоишь очередь №4 – и сдашь-таки кровь. Ну, и дальше по мелочи: победно дожмёшь всего-то ещё две очереди: снова в регистратуру (№5) за талоном к врачу – и, собственно, к врачу (№6). И узнаешь, наконец, заветный результат холестериново-сахарных анализов.

***

На забор крови нужно было успеть втиснуться и просочиться с 7 до 9 утра. Дядя Ваня рассчитывал, что летним утром бабульки должны вкалывать на огородах, а значит, очереди не будет. Однако не он один был такой умный: в коридоре народу набилось – дышать нечем.

За дверь выглянула процедурная сестричка. Она сегодня уже взяла кровь из вены у полста больных. Руки онемели, хоть плачь. А впереди ещё полдня работы: десятки закатанных рукавов и спущенных штанов, голых гладких, молодых и старых, сморщенных локтевых сгибов и задниц… И десятки витаминных, «горячих» и прочих чудодейственных уколов.

Зарплата у медсестры была одиннадцать тысяч. Это на троих: она одна поднимала двоих детишек.

Ей стало до слёз жалко себя. И горько и обидно, что за счёт неё, последнего звена в медицинской цепочке, поликлиника решают проблему обслуживания населения.

Тут её осенило, что последним звеном в цепочке является-таки не она, а больные. Снова высунулась и крикнула в коридор:

– Принимаю ещё пять минут – и ни человеком больше!

И ей сразу полегчало, вот прям отпустило. Она даже повеселела. Даже силёнки откуда-то взялись в онемевших пальцах, и она под нос песенку замурлыкала.

Но что творилось в коридоре… Какую панику произвели её слова!

– Куда без очереди?!

– Мы из деревни, специально приехали!

– Я уже полтора часа отстоял!

– Не пущу-у-у-у!!

Дядя Ваня цеплялся за девушку впереди себя. Его крутило в человеческой воронке, давило, шмякало…

***

Сутки после сдачи крови дядя Ваня отлёживался, пил лекарства. Готовился покорить очередной и главный, ледяной, сияющий и неприступный Больничный Пик: приём у доктора.

Три минуты врач осматривал дядю Ваню. И двадцать минут, посапывая толстым носом, молча и стремительно писал что-то в его карте. Дядя Ваня уважительно следил глазами за дешёвой шариковой ручкой. Хотя понимал: в данную минуту врач заботился не о дяде Ване, а сугубо о себе самом.

В нём, во враче, говорил опыт предыдущих ошибок коллег и инстинкт самосохранения. Он заранее страховался. Если, не дай Бог, дядя Ваня помрёт, окочурится, даст дуба, сыграет в ящик, отбросит коньки – набежит комиссия. А врач – хоп! – повертит под носом у комиссии мелко, плотно, обстоятельно и исчерпывающе исписанные страницы.

Всё это время, напротив, за столом, сложив ручки с маникюром, откровенно скучала медсестра. Она посматривала то в окошко, то на кончики своих туфель, то позёвывала в ладошку. Дважды выходила в коридор и делала променад, стуча каблучками. Навестила такую же скучающую подружку за стеной, пощебетали, похихикали. Сходила в буфет, принесла оттуда в промасленном кульке что-то пахнущее тестом и варёной капустой, сунула в стол.

«Третья лишняя», – неприязненно думал дядя Ваня. Он бы много чего о своём самочувствии рассказал доктору —но только с глазу на глаз, без свидетельниц.