Надежда Нелидова - Рыбка по имени Ваня

– Ан-то-но-ва!

Антошка (мальчиковая стрижка, джинсы из «Детского мира», косолапые кроссовки) скомкала интервью с бабкой-водоноской. Побежала к автобусу, на ходу наговаривая на диктофон конец диалога (опять редакторша даст нагоняй: «Антонова, больше позитива. Освещай официоз, а не байки из склепа»).

Официальные лица из области: Главный, НеСамыйГлавный и Прямо СкажемНеБольноГлавные. На всех черные кашемировые пальто до пят, расстегнутые, чтобы были видны белые кашне и дорогие костюмы. Стрелки брюк надламываются над блестящими штиблетами. Время тяжелых драповых пальто и надвинутых на уши фетровых «пирожков» ушло в прошлое. Несмотря на сыплющуюся с неба крупку, все, подражая СамомуГлавному, без головных уборов, ветер ерошит модельные стрижки.

Про одного НеБольноГлавного, депутата-коммуниста, Антошка год назад писала заказную статью. 7 ноября на городской митинг собрались полтора десятка плохенько одетых пенсионеров. На морщинистых шеях трепыхались пионерские галстучки, печеные личики пылали от колючего ветра и классового гнева. Депутат предусмотрительно оставил «Джип-Чероки» за два квартала и оставшееся расстояние до трибуны демократически преодолел пешком…

Мужчин в кашемире облепила ощетинившаяся микрофонами, фотоаппаратами и камерами свита из местных и областных журналистов. В суете у телевизионщиков штатив свалился Антошке на голову. Вам смешно, а знаете как больно.

График пребывания гостей плотный: экскурсия на спиртзавод в Чибышах, потом накручивание кому надо хвостов в отстающих деревнях Матюшатах и Малафеевке. После пресс-конференции «лиц» увезли обедать в лесной гостиничный комплекс «Хуторок» подальше от нескромных глаз. Продрогшие журналисты запрыгали через лужи в деревенскую столовку. На столиках ждут борщ, пюре с котлетами, компот. Из-за стойки бросают любопытные взгляды девчата-подавальщицы. Мужская часть журналистской братии тут же повынимала из торбочек булькающие посудинки с «беленькой».

Корреспондентки брезгливо скривились, мужчины особо и не настаивали. Антошка села в сторонку причесывать блокнотные записи. Через плечо заглянул фотокор Киянов. Прочитал вслух: «Колонка заржавела, малафеевцы черпают воду из лужи, отстаивают, пропускают через марлю и кипятят, но вода все равно хрустит на зубах… Матюшата зимой по самые крыши заносит снегом, бабушки на лыжах ходят на центральную усадьбу, еле отбиваются от волков… Дети пьют чай из сушеной моркови… В Чибышах в клуб на культурное мероприятие выделили сумму. Хватило, чтобы купить два воздушных шарика. Один, пока надували, лопнул… Головка бо-бо?» – нащупал шишку, от падения штатива, на Антошкиной голове. По-матерински подул. – Так кто из нас 33 несчастья?»

Тридцать три несчастья – прозвище Киянова. На первой же с его участием планерке редакторша пожаловалась, что на редакционную стоянку нахально ставят машины жильцы соседнего дома. Киянов вызвался решить проблему. Суетился, махал руками, давая ЦУ работягам, растягивающим трос. Через час, помчавшись за каким-то делом на стоянку, о тот самый трос споткнулся и сломал ногу.

В другой раз Антошка и Киянов поехали в поселение Кедрачи, где жили последователи учения Анастасии. Хлынул ливень. Вытолкать машину, применив две добавочные лошадиные силы: Киянова и Антошки – не удалось. Водитель отправился искать трактор, а им пришлось оставшиеся километры топать пешком.

Грозовая туча ушла. От зноя звенели луга, звенел воздух от оглушительного стрекота кузнечиков. Вмиг налетели оводы и сопровождали их до самой поселения. Оводы были здоровые, как лошади, а лошади, выяснилось уже в Кедрачах, злые как собаки.

Вернее, лошадь была одна – рыжая, сытая, огромная кобыла. Чем-то парочка корреспондентов ей не глянулась, и она, всхрапнув, с грозным бряцанием колокольчика понеслась на них. Киянов взвизгнул и птицей взмыл на забор. По ту сторону забора запрыгал худой пес, стараясь достать кияновские штаны. Кобыла пронеслась, жарким боком задев прижавшуюся к сараю Антошку. И еще долго носилась она с тяжким топотом, от которого сотрясалась земля, загоняя их то в чужие дворы, то на заборы. Для полноты эффекта время от времени грузно валилась и каталась по земле, пытаясь избавиться от туч мошкары.

Наконец, в окружение гусят и утят вышла девушка с толстой косой, странно вихляясь всем телом и запрокидывая голову назад (Даун, догадалась Антошка), и отогнала кобылу.

Во время бега с препятствиями Антошкин диктофон сам собой включился, и пленка долго хранила заполошные крики, визг, загнанное дыхание и гневный храп кобылицы… Сегодня снова поехала с Кияновым: пожалуйста, штативом съездило по башке. А если сотрясение мозга, вон даже тошнит? Или в том виноват подкисший борщ?

…От трассирующих пуль на земле тут и там дымились пылевые смерчики. Звериными пружинистыми перебежками двигались омоновцы, окружая захваченную боевиками школу. Здание стояло как вымершее: ни единой фигуры в окне, ни единого звука. Но столько человеческого горя, столько немых рыданий в этот момент содержало оно, что, казалось, под их напором стены крепятся из последних сил, вот-вот не выдержат, дадут трещины, рухнут, рассыплются.

Зазвонил телефон.

– Антонова, День города пока что никто не отменял. Ты материал сдавать собираешься? Ну и что Беслан? Слышала пословицу: умирать собрался, а жито сей? Материал проплачен, чтобы живой, задорный, с огоньком написан был. Не забудь отметить конкурс карнавальных костюмов по предприятиям.

Антонова утерла кулачком слезы: проклятое журналистское жито! В эту самую минуту в Беслане… Эти, хуже фашистов, согнали первоклашек в спортзал… А она, Антошка, как заяц на барабане, выколачивает из клавиатуры: «Вокруг безмятежный смех, веселые, румяные от сентябрьского холодка лица горожан… Карнавальное шествие возглавляет коллектив птицефабрики. Кто это важно выступает в желтеньком пушистом оперенье, свесив огненный гребень набок (переодетый цыпленком-бройлером небритый мужик)? Следом бежит отряд румяных аппетитных окорочков и т.п.»

Сложные отношения сложились у редакторши с Антошкой, лишь та с институтской скамьи устроилась в районной газете. Из первой поездки на дырявую ферму, где в детском отделении телята лежали, вмерзнув в навозный ледок, и натужно, как старички, кашляли от бронхита и воспаления легких, Антошка вернулась с темным лицом. Сидела за компьютером всю ночь и утром выложила перед редакторшей текст. Он начинался так: «Я писала кровью…»

Редакторша прикинулась непонятливой: «Как это: кровью?» Антонова объяснила: «Ну, макают перо в кровь. Или в желчь». «Ну, ну. Ты бы хоть ударение поставила, а то люди не поймут. Подумают, что корреспондентка пИсала кровью». Антошка вспыхнула, сгребла печатные листы. Редакторша – вредина вслед успела крикнуть: «Желчью, кстати, тоже пИсают».