Светлана Викарий - Возвращение черной луны. Книга 1. Водопад любви

– Тетя Катя, ты хочешь отдохнуть? Поехать в санаторий, к морю теплому?

– Какой санаторий? Лето на дворе! Вот наш русский санаторий! Картошку ныне рано посадили, скоро надо окучивать. Жук еще этот проклятущий, американец ваш…

– Колорадский?

– Ну, и сволочь я тебе скажу! Взялся на нашу голову. Не повыведешь, ну Кащей Бессмертный! А помидоры, огурцы вырастить надо, потом солить, да варенье варить… У меня же заготовки в августе начнутся, самый сезон. И весь сентябрь – к зиме надо готовиться. Ранеток, думаю, в этом году много будет. Смородины. Ой, и сладка же у меня смородина! Помнишь? Я ее на наливочку!.. Я бы еще и в лес за грибами сходила. Может, сходим?

– Сходим-сходим! Грузди – вот где песня! В Америке таких совсем нет. Да и в Европе не знают что это такое! Шампиньоны одни.

– Только трудно мне нагибаться. Но пацанов еще пошлю за грибами-то… А мы с тобой давай, да, вместе… Как без груздей зимой? Эх, девка, что такое соленые грузди со сметанкой, с деревенской, да со стопариком самогоночки? А!..

– Помню, Катя, я все помню.

Она сказала это и словно захлебнулась. И только сейчас до нее дошло, искрой мелькнуло, как она любит это все, и как она страдала, там, в добровольно выбранной ею иноземщине, именно от отсутствия этого самого простецкого, родного до задыхания – запаха сенок, вместивших все ее детство, – аромата копченого окорока и какой-то пьяной прели, перебиваемой ароматом корицы, которую тетя Катя добавляла в пряники и сохраняла в огромной кастрюле, здесь в сенках…

Она передернула своими красивыми плечами, тряхнула рыжеволосой головой, сбросила поволоку ностальгических чар.

– И огурчики малосольные твои, и сало. И самогоночку! А ты знаешь, в Америке еда – какая дрянь! Хлеб, ну просто вата. Мы там жирность смотрим на всех продуктах, содержание холестерина… Ты знаешь, все написано на упаковках. И вот покупаешь, и представляешь, изучаешь! И врач тебе постоянно бубнит про это, мол, контролируйте уровень холестерина, если хотите жить долго. Представляешь! Как будто жизнь только от холестерина зависит!

– Правильно, вам ведь нечего делать. А у нас работы невпроворот. К врачу-то некогда сходить. Да и врача у нас в Новокаменке никакого нет. В город надо ехать. А когда? Некогда. Все по старой памяти так ко мне и бегают, перепутали меня с мамой, вот я и помогаю. Получается, что я тут главный врач.

– Понятно, раз ты медработник. А отдыхать так и не научились.

– Нет, Лорка, нет! Ты же помнишь, местком всегда мне путевки в Геленджик выделял, в Сочи только три раза ездила, на озеро, как его… конфеты даже такие были… Рици!.. Еще раз в Крыму была, на экскурсии в ботаническом саду удивительном. Я даже живую обезьяну видала! А еще в горах была, санаторий «Просвещенец» назывался рядом с Медео – катком в Алма-Ате. Красота, источник серный. Разве мало? – Катя была убеждена, что напутешествовалась она вволю. И Лоре стало жаль ее огорчать.

– Жили-то мы все же неплохо. – Продолжала она с убеждением достойным всего ее поколения.– Теперь, – хуже. Не посади я этот огород, – варнаки мои, чем будут кормиться зимой? И без коровы никак нельзя, и без поросят.

– И без курочек…

– И без курочек. И без уточек. Натуральным хозяйством мы живем, Лорка, как родители наши. Все на круги своя вернулось. Одна ты птицей вылетела. – Катя вздохнула. – А если бы не вылетела тогда?

Лора пожала плечами.

– А если б не вылетела, наверное, была бы обывательницей маленького сибирского городка. Вот кем я была бы. Толстой, рыхлой, больной теткой. Старой хозяйственной сумкой! Вот как я сказала, лихо, да? И был бы у меня муж алкоголик, которого я бы лупила этой… забыла, как она уже по-русски называется… ну, деревянная такая, тесто катают?..

– Скалкой! – подсказала тетя Катя.

– Ну, да, скалкой. Нет, у меня и здесь было бы сейчас, пять мужей!

Они долго до слез смеялись.

– Да, нет же, у меня здесь не могло быть пять мужей, потому что я одного бы уже точно грохнула, терпения бы у меня на русского идиота не хватило. И пошла бы в тюрягу, как дядька Лешка. Кстати, как он?

– Сидит. Сидит себе. Невинный десять лет отсидел, опять сидит. – Вздохнула Катя.

– Так и невинный? – не поверила Лора.– Хотя здесь все возможно. Непредсказуемая наша… ваша страна. Это все знают.

– Ты ведь эту новую историю не знаешь. Не писала я, – больно противно все это. – Катя даже сплюнула с досады. – А все Серега – подстрекатель. Ну, потом расскажу. Не сейчас.

– Неужели все такой же Серега?

– А Сереге море по колено. Увидишь еще, может к вечеру прибежит. Обычно, завидит машину Вовкину, и бежит, сигарет стрельнуть, да может, чем разжиться. Вор теперь, вор! Настоящий вор! Глаз с него не спускаю, когда здесь ошивается. А все же и его, выродка, жалко. Братка, все-таки, родная кровь. Кстати сказать, Вовка к вечеру подъедет. Батюшки! – спохватилась Катя. – Праздник у нас седни, Лорка! Пора курам башки отрубать, да к вечеру на стол накрывать!

– Праздник, так будем праздничать! – согласилась Лора.– Ну, что, пойдем в огород банку прикапывать? Пока Вовка не приехал, да Серега не прибежал.

– Скажешь тоже, – прикапывать! – снизила голос до шепота Катя. – Закопаем, это же клад самый настоящий. А потом в магазин пойдем, а то даже бутылки у меня в запасе нет. Да и откуда же мне было знать, что Лорка нагрянет?!

– А я зачем? Схожу сама в магазин. Интересно ведь.

Катя и тогда уже изумлялась Лоре. У нее еще тогда возникало ощущение, что эта дерзкая, красивая девочка знает нечто такое, что от нее, взрослой женщины, навечно скрыто в потемках жизни.

Семейство Горчаковых держалось на традициях старины. Воспитание было деревенское, трудовое. Жили трудно, работали много на деревенском подворье и в совхозе. Глава семьи Максим Горчаков пал на войне в самой жестокой Сталинградской битве, и Ольга Петровна одна поднимала детей своих.

На досуге она любила делать бумажные цветы. Часть продавала в базарный день, а непроданные раздаривала. Это доставляло ей радость. Брали у нее цветы для свадеб и похорон, для украшения икон. Про Ольгу Петровну в Новокаменке ходили разные слухи, мол, колдовка она, страшная женщина. Но если беда случалась – бежали только к ней. Да и к кому же бежать в Новокаменке? Она и кровь шепотком останавливала, и раны глиной залечивала, и заговорами пользовала и травы собирала, и кости в бане правила и повитухой была. Самых тяжелых на озеро водила, в такие места, которые добрым словом не вспоминались. И ведь выхаживала.

Катя первой в семье получила среднее медицинское образование, все с легкой руки своей матери. Мать дала ей благословение свое. И пошла Катя, пошла по этой тропинке. Шустрая, для всех любезная, яркоглазая и улыбчивая, на доброе слово ответная – скоро уже Катя стала душой роддома. С ней было спокойно, весело, и бабоньки рожали с шутками да прибаутками Катенькиными легко. А если не получалось иногда, Катя тут же посылала машину за своей матерью – деревенской повитухой. И главврач молчаливо одобрял. Катя сама ему сказала: «Вы не опасайтесь дурного, я понимаю, что в горздраве правильно могут не понять. Но мамаша моя им роток на замок прикроет. Они, начальство, и слова поперек не пикнут. Знает она как это делать, по-своему, по-знахарски. Нам ведь главное, женщину спасти с дитем».