Сергей Менжерицкий - Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье

Гена перехватывает Крылова сразу же за стеклянной дверью метропавильона. Проступает из вечерней мути, косо расчерченной летящим снегом, и, крепко уцепив за локоть, тащит налево, к небольшому скверику, укрытому от ветра киосками "Пиво" и "Союзпечать".

– Ну, рассказывай, куда пропал. Я ведь тебе ещё осенью обзвонился: хотел сначала в Малый вытащить, на "Фёдора Иоанновича", а потом в Большой, на "Баядерку". Звонил-звонил, а мне твоя мать говорила, что тебя дома нет. А месяц назад вообще никто не ответил…

– Так нас же отселили, Ген! Ещё в январе. А дом на капремонт поставили…

И Крылов подробно посвящает его в свои сногсшибательные квартирные перспективы. Гена слушает, по обыкновению собрав губы трубочкой и кивая головой. И в тот момент, когда, по мнению Крылова, ему уже следовало бы рассыпаться в поздравлениях, приятель вдруг резко приседает и хлопает себя ладонью по коленке, прикрытой полой чёрного кожаного пальто. Хлопок получается звонким и отрывистым, как выстрел. Крылов вздрагивает и с изумлением смотрит на Гену. Тот – смеётся! Взахлёб, издевательски, далеко откинув голову и поблёскивая металлической коронкой во рту.

– Ага! Щ-щяс! Разменяются они! Жди! Разменяются и прям на блюдечке тебе всё преподнесут: и центр, и телефон… Да их теперь бульдозером от этих кремлёвских видов не оттащишь!

– Ты болен, что ли?

– Я – болен?! Нет, ну я не могу, Алексей! Посмотришь на тебя – вроде грамотный парень. В приличном институте учишься. На этого… как его… редактора человеческих душ. Скоро диплом получишь. А сам!

– Что – сам?!

– А сам фигню спорол на букву "х"…

Крылова внезапно прошибает пот. И сердце вдруг подпрыгивает мячиком: тук-тук. И генина физиономия с хищно изогнутым носом вдруг плывёт перед глазами и на секунду оборачивается клювастой вороньей башкой – нахальной и вкрадчивой одновременно.

– …что ж вы беспомощные-то такие, а? Интеллигенция? В элементарнейших вопросах? Ну почему, пока вас кувалдой по затылку не охреначат, как в Кампучии, вы и не чешетесь?

Крылов сглатывает комок, подступивший к горлу.

– А ты у нас, значит, спец по кувалдам…

– Я – спец! Точно! Я всем, когда знакомлюсь, так и говорю: я, Луковников Геннадий Сидорович, родился в одна тыща девятьсот шестидесятом году на станции Перловка, в гнилом бараке без сортира и водопровода. Мой отец был простым слесарем на заводе и помер от хронического алкоголизма. Моя мать была простой уборщицей в лакокрасочном цеху и померла хрен знает от чего. Мы двадцать лет прожили вчетвером в десятиметровой комнате и я с детства мечтал, чтоб моего старшего брата поскорей забрали в армию, а я смог бы занять его кровать за шкафом и в кайф поонанировать. А мои родители мечтали, чтобы наша девяностолетняя соседка баба Шура поскорее померла и чтоб её комнату завод присоединил к нашей. А остальные соседи, не будь дураками, мечтали о том же. А баба Шура всё никак не помирала, хоть ей прямо в лицо орали: "Ты когда сдохнешь, старая? Или тебе помочь сдохнуть?!.."

– Так в чём мораль?

– А мораль в том, Алексей, что не фига в благородство играть, когда жопа голая! И коль уж тебе квартиру давали, то надо было её хватать и делать ноги. И всех посылать, кто бы там чего ни обещал… Вот на зажравшемся Западе – да, согласен, там буржуи себе могут позволить. Гуманизм, там, честное джентльменское и прочие навороты. А у нас – исключено, понимаешь? В прин-ци-пе! Поскольку – колхоз кругом. Нищий, голодный и засранный колхоз. Был, есть и будет ещё лет триста, пока окончательно не разворуют. Просто бараки отличаются: у кого-то похуже, а у кого-то – получше. И главный смысл жизни состоит в том, чтобы из худшего выскочить в лучший, причём – любыми средствами. Лю-бы-ми! Надо для этого на соседа в органы стукануть – стуканут. Надо бабульку беспомощную в землю вогнать – вгонят. Надо поклясться-побожиться, а назавтра отказаться от всего – побожатся и откажутся…

– Перебор, Ген. По-твоему выходит, что даже близким людям верить нельзя…

Гена взвивается на месте, словно ужаленный.

– А они что – с другой планеты что ли, эти близкие?! Или другим воздухом дышат? Вот скажи: родной брат – это близкий?

– Конечно.

– Отлично. Вот звонит мне недавно этот близкий и спрашивает: а чего это, Геннадий, мы с тобой так редко видимся? Мы ж родня всё-таки. Християне православные, хоть и коммунисты. И не пожалуешь ли ты завтра на юбилей моей супруги Татианы… Большое спасибо, говорю. Приду обязательно… Ну, пришёл, поздравил, сервиз дулёвский подарил. Посидели, водочки выпили, грибками маринованными закусили. Обсудили хоккей и международную обстановку. А потом меня братец на кухню тащит и говорит шепотком: слу-у-ушай, Геннадий, а не пора ли тебе прописать в квартиру моего сына Володимира?… Я спрашиваю: а на фига он мне нужен, этот твой Володимир?!… Да нет, говорит, ты не понял. Жить-то он будет с нами, но было б правильней, считаем, чтоб прописан он был – у тебя. На всякий пожарный… Я говорю: а вот тут поподробней, пожалуйста. Насчёт всякого пожарного… Ну, а как же, говорит. Ты ж ведь у нас облучённый, правильно? Инвалид первой группы. Значит, жены и детей у тебя точно не предвидится. А раз один живёшь, значит – всяко может приключиться… Нет, ну ты сечёшь, а? Как всё завёрнуто кучеряво?! Пока я в гнилом бараке с родителями припухал – он про меня и не вспоминал даже. Жил себе у жены в Отрадном, в благоустроенной квартирке, и в ус не дул. А теперь вот вдруг – обеспокоился! Как же так, типа: брат-инвалид огрёб у государства отдельную квартиру, скоро помрёт поди – а мы с Татианой вроде как бы и ни при чём окажемся. Безобразие. У нас вон сынуля как раз в институт поступил. Глядишь, к пятому курсу жилплощадь и освободится…

– А ты?

– Ну, объяснил мудиле, почём хурма на рынке. Сказал, что люди с моей дозой, если режим соблюдать, и по десять лет живут, и по двадцать. Но суть не в том, Лёш. Просто… Да по какому праву-то, а?! Вы за меня решать берётесь, сколько мне жить на свете осталось и кого в свою квартиру прописывать?! Вы же от прохожих на улице не требуете, чтоб они вас к себе прописали? Не требуете. А со мной почему так, а?! А вот потому как раз, что – колхозники! Махровейшие, до мозга костей. А для колхозников – знаешь, что главное в жизни? Главное – это собраться всем кагалом и повод найти, как бы чужое имущество по карманам распихать. Да они его и чужим-то не считают, вот в чём хохма! Оно ведь казённое всё, до последнего плинтуса. А, значит – вроде как бы и ихнее тоже… Вот они тебе и намекают прозрачно: ты нам родня, Геннадий! Ты – член нашей дружной семейной бригады. Вот и прояви, ептыть, сознательность. Подмогни родне. Сними с себя последнюю рубаху. А уж потом, когда помрёшь, мы всем вокруг расскажем, какой ты был герой и как своих уважил. И на поминках твоих водярой ужрёмся и песню споём про ямщика и эх дороги…