Алексей Анатольев - Не судьба

Приняв, как требуют японские правила вежливости, двумя руками визитную карточку от импозантного старичка, Юра называет себя. И тут Акао-сан протягивает руку.!

Кстати, фамилия Акао, судя по значению двух иероглифов, может быть переведена как «Краснохвостов». Но вообще-то фамилии, как известно, никогда не переводятся.

Перед обменом рукопожатиями наступила пауза на несколько секунд. Японцы нередко обходятся без рукопожатий и подают руки иностранцам только в ответ на аналогичные жесты с другой стороны. Юра в замешательстве. Он кое-что читал об этом Акао: учёба в 1930-е годы в Германии, посещение выступлений Гитлера, участие в разных митингах и факельных шествиях. Короче говоря, перед Юрой – убеждённый фашист. В мозгу молниеносно прокручиваются разного рода советские запреты и страшилки. Подать руку фашисту вроде бы недопустимо, но ведь Юра дипломат! Переломив себя, он собирается с духом и подаёт фашисту руку. А тот приветливо улыбается и произносит небольшую речь примерно следующего содержания: японские патриоты – сторонники демократического развития всех народов мира, не надо препятствовать поступательному движению чехословацкой демократии, даже если там захотели порвать с социализмом советского типа, мы уважаем Советскую Армию и не желаем ей брать на себя позор неправедной оккупации. Затем с учтивым поклоном протягивает упакованный в красивый цилиндрический футляр увесистый свиток, прямо как в старину документ на пергаменте. После этого снова обмен поклонами, Юра поворачивается и возвращается в посольство, Акао-сан садится в оказывающийся припаркованным прямо перед воротами шикарный чёрный «Ниссан», и затем толпа очень быстро и молча расходится. Изумительнейшая дисциплина!

В посольстве первым делом – доклад руководству о встрече, дословное повторение всего сказанного. Свиток оказался очень вежливо составленным протестом, каллиграфически написанным кисточкой и чёрной тушью. Текст свитка с ходу перевёл советник посольства, широко известный переводчик Александр Михайлович, который продиктовал перевод стенографистке, не заглядывая в словари. Руководство осталось довольно:

– Признайтесь, Юрий Игоревич, страшно было?

– Откровенно говоря, Олег Александрович, только вначале и лишь немножко. Но я надеялся на полицию и на японскую дисциплинированность.

– Ну и правильно. Ничего, Молотов ведь тоже Гитлеру руку пожимал. На сегодня всё. Всем по домам! Завтра, подозреваю, спектакль продолжится. Будьте готовы!

Дома Юра старается сосредоточиться и осмыслить происшедшее за день. Его тяготит рукопожатие с Акао, в этом видится что-то неподобающее. С другой стороны, рукопожатия прочно вошли в обычный ритуал человеческого общения, и при этом истинные взаимоотношения не при чём. Давно уже во всём мире обмениваются рукопожатиями самые заклятые враги, а тут благообразный ухоженный старичок с хорошими манерами. Ведь и в посольстве есть личности, которым Юра с превеликим удовольствием перестал бы подавать руку, но без этого никак нельзя. Работа есть работа. Прикажут – и сатану в попу поцелуешь!

С этой неоригинальной мыслью Юра наконец заснул. Молодой возраст и усталость никоим образом не могли в те годы стать причиной для бессонницы.

На следующий день, бреясь, Юра, как всегда во время утреннего туалета. размышлял о вчерашнем: что и как произошло, где и в чём он был неправ, и вывел для себя следующие постулаты.

В каждом поступке главное – суметь потом объяснить его себе и оправдать своё поведение. А для этого надо уметь понимать себя, любить или хотя бы уважать себя и делать выводы на будущее. Но уж если в твоём поступке выискивается ещё и служение интересам государства, эти интересы надо ставить превыше всего, потому что окружающие такое ценят. Поэтому, если быть до конца откровенным, в душе Юра понимал и поддерживал протестующих, поскольку считал и считает оккупацию Чехословакии наглой выходкой зарвавшегося советского руководства, однако как работник посольства он был обязан беспрекословно выполнять распоряжения начальства. Симпатии Юры к тем, кто протестовал против оккупации Чехословакии, никоим образом не распространялись на фашистов. В данной ситуации фашисты протестовали вместе с остальными, причём их форма протеста оказалась хорошо организованной и подчёркнуто корректной. Пожал руку фашисту – это чисто по работе и не связано с личными взглядами.

Второй день протестов не запомнился Юре ничем выдающимся. А далее – события приняли более интересный оборот. Такого ни Юра, ни остальные в посольстве не могли себе представить. Хотя, если поразмыслить, ничего сверхординарного, поскольку на насилие всегда хочется ответить насилием. Советское руководство явно не продумало, как будут выкручиваться наши за рубежом.

Отклики на оккупацию Чехословакии Советской Армией и армиями некоторых других государств-членов ОВД не ограничились демонстрациями и петициями протеста. Подспудное брожение, кто бы впоследствии что бы ни говорил, ощущалось даже в стенах советских загранучреждений, где не у всех советских дипломатов сусловско-брежневский вариант марксизма-ленинизма выхолостил из мозгов способность делать правильные выводы. В частности, Юре пришлось стать свидетельством яростных перепалок в столовой посольства, где обедали в основном те, кто приехал на работу вообще без жены или чьи жёны временно откочевали на родину с набитыми чемоданами. Татьяна готовить практически не умела, и поэтому Юра тоже обедал в столовой. Семейный бюджет вполне позволял лёгкие перекусы дома и более плотную еду в столовой посольства или в японском ресторане.

Инициатором дискуссий в обеденные перерывы был покойный Степан Кириллович, экономический обозреватель ТАСС, лысоватый, щупленький и с маленькими аккуратно подстриженными усиками. Он практически открыто взял на себя неблагодарную роль диссидента. До сих пор удивляет, почему он не боялся того, что было принято называть «оргвыводами». Можно сделать на этот счёт разные предположения, но Юра далёк от этого. Обладая острым умом и даром вести острую полемику с теми, кто придерживается противоположных взглядов, Степан Кириллович много сделал для разъяснения Юре истинного положения вещей, можно сказать, открыл глаза и растолковал некоторые очевидные истины, за что Юра ему до сих пор признателен. До приезда в Токио Татьяны Юра и Степан Кириллович нередко вместе обедали в выходные, обсуждая такие острые и болезненные темы, которые даже и не снились босоногой Ленке. Впоследствии к их совместной трапезе по выходным присоединялась и Татьяна, иногда молчавшая, иногда яростно вступавшая в дискуссию. Острый ум Юриной жены позволял ей подбирать меткие выражения, обобщать услышанное и делать такие выводы, на которые осторожный Юра часто не решался.