Елена Лобанова - Из жизни читательницы

— А-а, вот оно что! Так что ж ты нам мозги пудришь? Тут не в медицине дело, а в клубе! Тебе в клуб охота, в толпу — так и скажи! Как вон Маринке в свою редакцию… Ну что, Марысь, не полегчало? Может, еще таблетку дать?

Я осторожно качнула головой. Голова продолжала ныть. Точнее, она гудела, как старый трансформатор, мерно и противно. На фоне этого гудения мир выглядел немного странно. Наверное, глухие видят его совсем по-другому, чем мы. Ярче? Выразительнее? Грознее? Что я знаю, например, об этой женщине с золотистыми точечками в глазах? Она надвигалась на меня, могучая, сильная, как гордая каравелла. Меня даже слегка закачало, как хиленькую шлюпку.

— А ты, девочка, не скрываешь от нас чего? Может, журнал ваш закрыли? Спонсор умер? Или, может, твой Гоголь рукопись сжег? Или… Слушай! А не беремен- на ты?!

Я снова укоризненно шевельнула головой. После этого гудение переместилось в область правого виска. Каравеллу заслонило судно поменьше, и краски вокруг сразу смягчились.

— Да просто сегодня магнитный день, — сказал примирительно Людкин голос, — я сама проснуться не могла… Марин! Ты знаешь что? Сходи-ка в медпункт, давление померь! А вдруг — криз?

— Да никакого у меня криза… Людасик, не заводись! — взмолилась я из последних сил.

— А что же тогда с тобой?! — снова неумолимо подступила Римус. — Говори! Не сидеть же нам сложа руки и смотреть, как погибает любимая подруга!

— Как вам сказать, — промямлила я. — Симптомы пока не объединяются в систему… Течение болезни не определено… этиология и патогенез не выяснены. Так что диагноз остается под вопросом…

Если бы я могла объяснить им, что со мной! Объяснить хотя бы самой себе!

Но в том-то и дело, что я понятия не имела, как назвать ЭТО — состояние, при котором болят мечты, распухают печали и воспаляется ярость! Когда спазмы черных мыслей сжимают мозг, и ни с того ни с сего накатывают волны свирепости, заставляя вздрагивать, как от озноба.

— Сожги ее! Рукопись! — выпалила я и сунула черную папку на стол.

— В смысле?..

Валерий повернулся ко мне. Лицо у него было усталое, но удовлетворенное. Лицо спортсмена, наконец-то осилившего главное препятствие к победе и неоспоримо опередившего соперников. И это устало-торжествующее выражение теперь медленно переходило в брезгливое удивление. Моей шутки он не оценил. Она показалась ему дурного тона. Он машинально взял папку в руки.

— Твой роман — мерзость! Главный герой — чудовище! Это не человек, а… монстр! Нелюдь! — выкрикнула я.

После этого его лицо стало меняться значительно быстрее. Сначала оно как бы окаменело: нос, губы и щеки укрупнились и отяжелели, как на барельефе, а глаза будто спрятались в глубь прищуренных век, и выражение их нельзя было уловить. И стало очень тихо. Или это компьютер отключился, не выдержав напряжения в комнате? Страх медленно охватывал меня, как наползающая туча — горизонт.

Он отложил папку и выпрямился.

— Вот как! — сказал он.

Это был первый удар грома. Глаза его вновь распахнулись, взгляд сверкнул молнией и осветил уже совершенно другое лицо: жесткое и сокрушительное, не знающее пощады. За какие-то секунды бесшумная буря разразилась вокруг, сокрушая все на своем пути. Он готов был убить, испепелить меня! Он был… НЕ ОН! Ужас сковал меня. И мысль, страшнее этого ужаса, пронзила сознание: неужто это я сейчас, сию минуту своими руками разрушила что-то самое дорогое, священное — что-то наше ? Своими непоправимыми словами — погубила нашу жизнь?! Неужто — в который уже раз! — упустила свое счастье?!

Я опомнилась. Руки мои дрожали, дрожало и все тело. Я бессильно опустилась на стул.

— Ва… лера… — прошептала я. — Я… не…

Но он не слышал меня. Он смотрел прямо перед собой. Глаза его погасли, рот искривился, морщина перерезала лоб. Сейчас ему можно было дать семьдесят лет. И все это — моих рук дело? Это называется — литературная критика?

Так кто же, спрашивается, монстр?!

— Ну ладно, Валер… Я, может, чересчур… Ты не обращай… Будем ужинать, а?

Он медленно перевел на меня взгляд. И этот взгляд враз пригвоздил меня к полу. Веки отяжелели так, что казалось, я никогда больше не подниму глаз на белый свет.

Больше всего на свете я хотела бы, чтобы он сейчас заругался матом!

— Очень уж ты самостоятельная. Еще в детском садике такая была. Своенравная! — сказала мама.

Ну и ну. Это называется — я с ней поделилась! Небось притащилась бы сейчас какая-нибудь Анна Петровна с шестого этажа — живо пустилась бы сыпать комплиментами: «Ах, какая шляпка! Просто новый образ!» Посторонним, ясное дело, нужны внимание и сочувствие. А своим — голая правда-матка. Без излишеств.

— Ты, мам, прямо как наша Олеся Петровна! Она один раз спрашивает у первоклашек: «А кого из вас никогда в угол не ставили?» И когда три самых примерных ребенка поднимают руки, она им: «Ну так идите и постойте!» Мне что, по второму кругу в садик пойти?

— Все шутишь! — одернула мама. — Нет бы сесть спокойненько, перечитать эту вещь еще разок, да повнимательнее! Ну и, я не знаю… неужели все так плохо? Совсем-совсем никуда не годится?

Я тихо застонала, а может быть, зарычала. И поплелась к себе.

ЭТА ВЕЩЬ годилась. Вполне!

Она годилась для дебилов-подростков. И просто для дебилов, задержавшихся в развитии на подростковой стадии.

Так вот, значит, какую литературу будут теперь дети читать из-под парты?!

Это был мастерски замешенный коктейль из детектива, эротики, политической сатиры, психологического триллера и того, что новые русские издатели именуют иноземным словом «экшн». За такой коктейль в годы сухого закона в Америке припаяли бы пожизненный срок.

Каждая глава его, упакованная в отдельный файл, представляла собой блистательное приключение супергероя, по иронии судьбы носящего имя Прохор и когда-то, в глубокой юности, как и мой любимый мальчик, работавшего в должности театрального осветителя.

Это необыкновенное существо обладало чудесными способностями. По ходу событий оно скакало верхом и водило машину, стреляло из всех видов оружия, прыгало с парашютом и плавало с аквалангом, покоряло женщин и побеждало мужчин, а также производило в уме математические операции компьютерного уровня. Оно пользовалось суеверным уважением родных, близких и друзей, то и дело обращавшихся к нему за помощью и, разумеется, безотказно получавших ее. Это был провинциальный Джеймс Бонд, он же Шерлок Холмс и крестный отец российского разлива в одном лице. Шутя распутывал он сложнейшие преступления и лично наказывал виновных. Властно отменял он медицинские приговоры, исцеляя больных с помощью гипноза, здорового образа жизни, а также нездоровых физических перегрузок. Играючи вызволял он из сложных ситуаций беззащитных красоток, фотомоделей и манекенщиц, попутно доводя их до любовного исступления. При всем том он соблюдал верность стареющей супруге, почему-то описываемой в романе главным образом с помощью фигуры умолчания.