Ирина Мист - Записки на простынях

Инга поднялась с коленей, отстранив Натку ледяной рукой, взглянула на выбеленное прожекторами небо и зябко закуталась в шерстяной жакет. Спокойствие, безысходность и необратимость свершившегося заполнило её. Натка куда-то исчезла, Инга на ватных ногах вернулась к себе. Сон не шёл.

А утром она обнаружила сообщение в несколько строк: «Встреча отменяется, я попал в аварию».

Больше Инга ничего не помнила, не чувствовала, слёзы застилали глаза, хотелось напиться, чтобы заглушить всё это, всё вернуть, вычеркнуть из жизни ту безумную ночь. Боль волнами растекалась в её груди. Инга вскочила машину и понеслась к больнице. Всю ночь она просидела в машине, вглядываясь в тёмные глазницы больничных окон, молясь, чтобы всё обошлось.

Наутро, заехав в первый, попавшийся по дороге салон красоты, она попросила перекрасить её в блондинку. Мастер задумчиво покачал головой покачал, но сделал. Желание клиента – закон. Волосы, переливающиеся лунной позолотой – она так старалась стать солнечной, но люди не меняются. Она – лунная. А ещё через неделю, Инга, взяв в руку бритву, сбрила свои локоны, оставив на полу охапку мёртвого золота.

Я чувствовала себя мёртвой.

Безобразно мёртвой.

Отвратительно мёртвой.

Не встречайте любимых, если вас не просили. Не приезжайте внезапно.

Это может быть больно. Сюрприз для другого обернулся сюрпризом для меня. Обжигающим, от которого стараешься отстраниться и забыть – приспособиться невозможно.

Я приехала в аэропорт. Прильнула к стеклу. Не часто самолёты этой авиакомпании касаются шасси здешнего аэропорта. Самолёт, на котором прилетел он, вырулил на взлётно-посадочную полосу.

Я стояла, приклеившись к окну, за стеклом бушевал ветер, бросающий горстями снег, заглушающий рёв двигателей. Он спускался по трапу. Я узнала бы его по волосам, по походке. Ни у кого не было таких волос. Всегда чуть небрежных, вьющихся, беспутных. В которых хочется запутаться, зарыться пальцами, пропускать сквозь пальцы до самых кончиков, прикоснуться лицом и вдыхать такой родной запах.

Я узнаю людей сквозь годы. По походке, повороту головы, я говорю – по ауре. Неважно, сколько лет прошло. Для меня люди не меняются. Меня часто не узнают. Я умею меняться. Меняю стиль жизни, места, окружение, привычки, причёску, цвет волос. Сбрасываю окружающее, как змея, кожу. Вот только старые привязанности не сбрасываются, они врастают в нутро, пускают корни в самое сердце. Выполоть их не удаётся. Так и продолжаем жить вместе на расстоянии, пока жизнь не захочет почудить, изогнувшись, так что я носом к носу оказываюсь с ними, любимыми и желанными когда-то.

Меня перестали узнавать внезапно. Даже те, кто видел пару лет назад. Неужели меня так изменила причёска? Немного декадентское каре… Или? Нет, не возраст. Я не изменилась внешне, наоборот. Но за пару лет я прожила столько, сколько за предыдущее десятилетие. Я погружалась в детство, ворошила старые истории, двигалась ещё глубже – в прошлое живших до меня. Примеряла, понимала, что там меня очень много или их много в моём настоящем, во мне сейчас. Спускалась ещё глубже. Нутром чувствовала, кто из животных оставил след в моей душе, моих мыслях. Нырнула, вынырнула, вернулась к себе, собирая себя по кусочкам.

Я перестала любить. Тоже внезапно. Он был последним, к которому я возвращалась. В мыслях, когда не могла прикоснуться. Он… Он спускался по трапу и шёл стремительной походкой, размахивая руками и щебеча о чём-то своём тощей девице, повисшей на его локте. Джентльмен – никого не оставит без помощи. Или примет помощь любого.

Время для меня течёт иначе. Особенно в состоянии сильных потрясений. В том, что сейчас именно так, я не сомневалась. Я внезапно перестала чувствовать. Звуки, цвета, лица. Всё смешалось в пёструю массу, как будто в блендер бросили разноцветные журнальные страницы, а потом включили на полную мощность. Всё стало меркнуть, превратилось в липкую серую массу. Звуки поблёкли. Цветная толпа внезапно стала тусклой, бесцветной. Я развернулась и пошла прочь. На самом деле – почти бежала, сталкиваясь со встречающими.

Пустота, выбеленный прожекторами небесный свод – сколько пафоса, дурацкая привычка цеплять слова, чтобы казалось красиво. Небо, просто небо, рваная потёртая временем наволочка, из которой сыплется снег. Прямо в лицо. Снег, облепив брови, нос, тает, сползая противными холодными ручейками. Слизываю солоноватую влагу с губ: «Снег? Солёный?» Оказывается, плачу. Плачу от боли, одиночества, пустоты и ненужности. И – откуда-то нахлынувшей ответственности за происходящее. И за то – чтоб не сломаться и продолжить жить. Хоть и жизнью это давно не назовёшь. Живу, не подпуская к себе глубоко внутрь. Привычно и не больно.

Таксисты появляются, словно из-под земли, предлагают свои услуги. А я иду к автобусной остановке. Хочу почувствовать себя хоть капельку живой от пронизывающего холода в автобусе, дышать на замёрзшее стекло, пальцами отогревать замёрзшее стекло ото льда, процарапывать дырочку, чтоб сквозь неё взглядом цепляться за дорогу, бегущие фонари, погребённый под снегом лес. В очередной раз слишком близко подпустила к себе. Снова боль. Я живая, когда мне больно. Или пока мне больно.

В какой момент я научилась не залипать в отношениях? Включаю чувства по щелчку.

Нежная и ранимая на встрече.

Жёсткая и циничная, выходя за дверь.

И ведь не вру. Заканчивается встреча – чувства засасываются внутрь, как стальная лента рулетки с жужжащим звуком «флииип». Закрываю дверь, спускаюсь на лифте, флииип, – чувства свернулись в крохотный клубок внутри меня. До следующего раза. Иногда всплывают в неподходящий момент, бесстрастно разглядываю их и вновь убираю в загашник. И снова одинока и спокойна.

Я больше не желаю спокойной ночи и не прошу позвонить. Эта привычка кажется мне глупой, назойливой, старомодной.

Старое кладбище почти в центре провинциального городка. Там уже не хоронят. Раньше мы с папой добирались до детского сада короткой дорогой – через него. За каменной оградой – шорох машин и шаги прохожих, внутри – вековые деревья и покой. Город мёртвых внутри города живых. Со своими жильцами и гостями.

Захотелось пройтись той самой дорогой. Справа – часовня, в которой покупала лаконичный крестик, похожий на католический. И с тех пор повсюду искала только такие, без сцены распятия – кресты я теряла каждые пару лет.

На кладбище не хожу с пустыми руками, не важно, похоронены там родные или нет. Здесь мои проводники – птицы. Два дятла долбят дерево на безымянной могиле с покосившимся крестом. Дятлы в центре города?