Лариса Розена - Долгая беседа подходит к концу, или Новая Шахерезада

Как-то один иерей сказал мне в порыве гнева, поссорившись со мной:

– Да тебя даже жена бросила, что с тебя взять? – Я ему врезал по первое число, мало не показалось. И что интересно, мне за это не влетело! Итак, остался я без семьи и квартиры, пришлось долго скитаться по разным углам. Наконец в епархии смилостивились, дали келью в мужском монастыре. Одному скучно стало с непривычки, взял к себе маленького сына. На меня пожаловались, что сплю на одной кровати с ребёнком. Пришлось вернуть мальчугана жене. Как-то сильно разболелась спина – у меня перелом позвоночника – пригласил в келью массажистку. Она принялась за работу. Я же расслабился и уснул. Массажистка хотела уйти, но побоялась разбудить меня, и ждала, когда проснусь. В итоге – ещё раз донесли – выпроводили из кельи. И всё вернулось на круги своя. Начались новые скитания – испытания. Жил то при храме, вроде сторожа, то у прихожан – одни смилостивились, пригласили к себе. Так и мучился. Наконец, одна старушка сжалилась, и подарила мне свою комнату на общей кухне. Сама перебралась к дочке. Обещал молиться за неё и её родню всю жизнь. Всё бы неплохо, но старший сын женился, пришлось ему эту квартиру уступить. Опять начал мотаться по разным местам, как бомж. Вот так и существовал, пока не помилосердствовали – вновь дали келью в монастыре.

– А бывшая жена свободна?

– Нет, сразу вышла замуж. До развода мы купили здесь домик и жили вместе с тёщей. А когда она вышла замуж заново, то со своей матерью и детьми обитать не стала, ушла к мужу. Жить с попом не захотела, нашла ФСБэшника. Всегда она искала другого мужчину! – В голосе священника послышались слёзы. У Татьяны сжалось от жалости сердце. Что она могла сказать ему в ответ, ведь у неё тоже всё было вывернуто наизнанку. И чужая боль вызывала трепет, будоражила сердце. Поняв, что тему разговора следует перевести в другое направление, в волнении спросила:

– Хотите, я почитаю Вам отрывки из своих книг или что-то другое расскажу?

– Ну. Конечно же, Татьяна!

Чувство тоски, растерянности её тоже угнетали. Немного помолчав, собираясь с мыслями, произнесла:

– Поведаю Вам о древней японской поэзии и поэтессе Оно но Комати, хорошо?

– Согласен, Татьяна!

– Итак, девятый век, Япония. Кстати, Вы знакомы с японской классической формой стихосложения – «танка»? Немного о ней. Стихи японцы ранее сочиняли по каждому поводу. Форма «танка» – это пятистишия из нерифмованных строк. В них вкладывался глубокий смысл, больше, чем вообще могут вместить пять строчек. Также существовали определённые сравнения, что-то символизирующие, обобщающие. Если, например, говорилось о мокрых рукавах кимоно, это означало слёзы в разлуке с любимым и так далее.

Но вернёмся к знаменитой японской поэтессе Оно но Комати. Ночь. По сторонам летают странные тени, сгущая тревогу, будоража воображение. Темень заполнена тишиной, предчувствием. Призрачный свет луны, льющийся, будто из небытия, еле освещает округу. Некую священную могилу охраняют два стражника, (в других источниках два монаха). Вдруг что-то резко хрустнуло средь набросанных сухих веток, затрепетало мерцающим видением, и предстало перед стражниками в виде жалкой старушки. Мужчины вздрогнули, холодок пробежал по спинам. Приведение! Протёрли глаза, может, показалось? Вновь вгляделись. Старуха, припадая на правую ногу, закутанная в грязное тряпьё и непрерывно трясущая головой, что-то нащупывала клюшкой на земле. Но в полутьме, зацепившись за корягу, со стоном упала, уткнувшись лицом в землю, раскинув руки-плети.

До её появления стражники переговаривались, чтоб не уснуть. Рты кривила зевота, глаза слипались. Но они бодрились. Внезапное появление незнакомки мгновенно прогнало сон. Оживившись, раскричались:

– Кто тут, кто?!

– Я, – еле прошамкала беззубая бабка.

– А кто ты такая? Почему глубокой ночью ходишь одна? Да здесь и нельзя находиться. Мы охраняем это священное место от посторонних! – прогудел один, выпрямляясь во весь рост. Вид его, грозен и внушителен. Настоящий самурай с огромным блестящим мечом у пояса. Поднимаясь с земли, нежданная гостья тоже устрашилась воинов:

– Простите, я старый человек, ночью не увидела куда направилась. Что с меня взять, одинокой, полуслепой? – плакала она, – О, как больно ушиблась, все косточки ломят!

– Да кто же ты, наконец? – волновались стражники.

– Я, я? – лепетала испуганная тень женщины, – Кто же я? Дайте вспомнить. Годы большие, забыла, – выглядела она бледной, уставшей, больной. Горькие складки морщин зияли на лбу, щеках, подбородке. Она уже была похожа не на женщину, а на древний, трухлявый пень. (Народная молва приписала ей девяносто девять лет жизни за одно её прегрешение, о котором речь пойдёт далее, но жила она меньше). Вдруг этот пенёк зашевелился, подпрыгнул и радостно закричал:

– Вспомнила! Я – Оно но Комати! – и устав от напряжения, зашаталась, ухватившись за растущий перед ней куст можжевельника. Вслед за ней воскликнули удивлённые стражники:

– Как, Оно но Комати? Не может такого быть!

А она, набравшись храбрости, вновь радостно повторила:

– Я – Оно но Комати!

Неожиданно все исчезло перед её взором. Туман, застилавший сознание, рассеялся, память ожила. Из неё чётко выплыло прекрасное, юное создание. Девушка, чьей красотой и талантом восхищалась вся Страна восходящего солнца. Оно но Комати была высокородной и богатой, жила в большом замке, охраняемом многочисленной стражей. Знатнейшие люди: император и сёгун (главнокомандующий армией) часто приглашали утонченную поэтессу в свои дворцы на празднества. Она была украшением всех торжеств и застолий. Ею все восхищались, но она спокойно принимала поклонение, её сердце ещё никому не принадлежало. Окружающим же казалось, за блестящей внешностью и изысканно-рафинированными стихами скрывается самовлюбленный нарцисс.

Она, безусловно, любила свою красоту, и частенько смотрела на своё отражение в зеркале. Их у неё имелось немало: два бронзовых, три серебряных. Они, небольшие по размеру, овальной формы, радовали её взгляд. На обратной стороне отражались узоры, а впереди – хорошо отшлифованные пластины, для чёткости изображения. Ручки их тоже были затейливыми и изящными, за них приятно было держаться. Поэтесса отдавала предпочтение зеркалам из серебра. Особенно одно, привезенное из Китая, ей очень нравилось. Изображение прекрасное, и на обратной стороне вместе с узорами, пожелание в виде иероглифов: «На благо всем людям, кто будет им пользоваться». Она сама расчёсывала перед ним длинные чёрные волосы, распуская их широкой волной, и затем, собирая в сложную кокетливую прическу; сама красила, трепещущие от восторга, губы, подводила тенями загадочные глаза. Долго изучала безупречно гладкий белый лоб, нежно розовеющие щёки. Протягивала руку к своему отражению и гладила, будто боясь, что оно исчезнет, целовала его, с надеждой, что оно всегда будет таким. Но никто из окружающих не догадывался о её настоящей сущности. Она любила сочинять и читать, предпочитая древние рукописи. Растянувшись на циновке, поэтесса восхищалась их содержанием, чаще всего выбирая китайские манускрипты. Тогда в Японии была мода на всё китайское. Считалось хорошим тоном в местных домах знати разговаривать на китайском языке, подражая их обычаям, культуре, моде. Китай задавал тон. Почти так же, как у нас в России в девятнадцатом веке было в фаворе всё французское. Писатели Поднебесной были вычурны, умны, утончёны, романтичны. Читая такую литературу, поэтесса жила другой жизнью, ирреальной. В их повествованиях ей нравились рассказы о том, что обычный человек может жить иногда иначе, чем все. Поэтессе запомнился рассказ, в котором мужчина, встретивший рыжую лису, полюбил её. Она же, в благодарность, превратилась в красивую женщину, и стала его супругой. Или другой: некий чиновник полюбил девушку. Она стала его любимой, образовалась семья, появились дети. Много позже он узнал, что жил с бабочкой на ветке высокого дерева. И всё вернулось на круги своя. Что было – исчезло, он остался один, а его жизнь почти прошла. Такие измышления будоражили воображение поэтессы. Она сориентировалась, жизнь духовная тоньше обычной, с её нуждами, тревогами, неудачами. Поэты – мечтатели. Они всегда готовы воспарять в неведомые дали. Поэтому романтичная поэтесса стала считать реальную жизнь пустой, неинтересной, опустошающей душу. Всё земное она не желала принимать в серьёз, ждала чего-то необъяснимого, возвышенного, берегла сердце для идеального. Никто из окружающих её не понимал. Со стороны она казалась надменной гордячкой. Но это была спасительная маска, ограждавшая от грубой действительности. Так считала она, и никому никогда не призналась бы, что живёт в другом измерении, нарисованном ею, мире. Кроме чтения, поэтесса любила слушать музыку и писать стихи. В этом не было ей равных. Она являлась родоначальницей стихотворной формы «танка». В её душе жили только возвышенная красота и утончённое искусство. Над поклонниками же она подтрунивала, расставляя им изощренные ловушки, чтобы быстрее отделаться от них. (Они её утомляли). Красавица потешалась над беднягами, смакуя их неловкость и промахи. Поэтессу побаивались даже во дворце за её острый язычок – он резал, как бритвой. Но и восхищались ею одновременно за изысканность, находчивость, образованность, красоту. Она не злословила, как примитивные сплетники, посрамляла своими стихами-пятистишиями, от них все приходили в восторг. Поэтесса была то дерзкой и высокомерной, то возвышенно-неземной, сотканной из перламутрового воздуха. Поэты – мечтатели, и горе тому, кто посмеет вернуть их к реальной действительности, получится всё грубо, нетактично.