Ю_ШУТОВА - Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви

Девочки отнимали у мамы все время. Ей было не до старшей дочери. Да к тому же измотанной и от этого постоянно раздраженной маме лучше не попадать под руку. Теперь Люся старалась все время проводить с бабушкой Юлей. А если той не было дома, она сбегала на улицу.

Улица. Огромный мир лег Люсе под ноги. Не только двор, где она гуляла каждый день. Нужно пройти его насквозь, завернуть за гаражи и кочегарку, потом быстро пробежать через чужой двор. Как можно скорее, чтоб не заметили его обитатели, не привязались, чего она здесь ходит. Завернуть за угол магазина «Подписные издания» и оказаться прямо перед универмагом. Универмаг, двухэтажное здание с широким парадным крыльцом – по ступенькам можно прыгать на одной ножке – полно всяких сокровищ. Ходить от прилавка к прилавку, разглядывать женские шляпы, сумочки, разноцветные коробочки неизвестно с чем. Потеряться среди вешалок с платьями или пальто. « Надо обязательно привести сюда подружек со двора, будем играть в прятки ». Забраться в пустую будочку кассирши, найти здесь круг бумажной ленты, на которой печатают чеки, и тихо играть, пока тебя не обнаружит уборщица: «Девочка, ты чья?» И тогда быстро убежать: «Ой, меня мама ждет!»

А можно равнодушно пройти мимо универмага, перейти дорогу и спуститься на берег реки. Здесь на дебаркадере стоит магазин водников «Поплавок». Сюда Люся ходила с дедушкой. Он работал в портовой конторе кем-то, кем она не знала. Дедушка был «инженером» и «водником», значит, это его магазин. Он покупал ей подушечки – маленькие квадратные леденцы в сине-белую полосочку с повидлом внутри, шершавые от сахарной обсыпки, Люсины любимые. Дедушка умер через полгода после рождения сестренок. Бабушка тогда еще так непонятно сказала: «Скорпионы… Когда рождаются, кто-то уходит…» Люся не поняла, но запомнила.

От «Поплавка» можно пойти берегом. Пройти под мостом, ведущим на ту сторону. В воде мелькают рыбьи спинки. На песке валяются сточенные рекой обломыши кирпича, тонкие рыжие пластиночки. Ими можно рисовать на асфальте. Это если лето. А если зима, здесь можно кататься на лыжах. Лыжня проложена вдоль реки, она уходит куда-то в дальние дали мимо Кремля к виднеющейся чуть ли не у горизонта монастырской колокольне и еще дальше к скиту. Что это за скит такой, Люся не знала. Все говорили: «Скит», и ладно.

Если есть в кармашке двадцать копеек, можно подняться от реки в парк. Тут прямо на горке карусели всякие. Чашки, что водят хоровод друг за другом, качели-лодочки и на высоком столбе карусель «Ромашка». Сядешь, цепь перед собой на крючок накинешь, и полетели… Над рекой, над зелеными верхушками деревьев, над красной стеной Кремля.

***

– Люсенька, ну почему опять тройки? И по русскому, и по геометрии. Восьмой класс же. Ну как отчислят. Ты же умная девочка! А пойдешь в пэтэу с троечниками, – бабушка ворчала потихоньку, вздыхала.

Мать только что как следует отругала Люську за тройки. А чего такого-то? Год еще только начался, успеет еще исправить. Ни в какую путягу она не собирается. Она в Ленинград уедет – в театральное. И тройки, кстати, потому что некогда было. Придумали контрольную по геометрии в начале учебного года давать. А у них – спектакль ко Дню учителя. Суперский. По «Ревизору». Подкороченный слегка, чтоб в тридцать минут уложиться. Другие же тоже выступать хотят. Называется «Сцены из…» А у Люси самая главная роль: городничиха. Ну да, главная. На ней все действие в этих «Сценах» держится. Каждый день после уроков репетируют. Не до геометрии.

Но бабушку жалко. Она переживает. Сама-то всего три класса в школе успела закончить. Не до учебы было: сначала матери помогала, та слегла на несколько лет, ноги отказали, потом вообще – революция.

– Ну ба-а, девки вон вообще на одни тройки учатся. И ничего. Их не ругаете.

Бабушка печет булочки с маком. Сейчас уже будет доставать противень из духовки. Поэтому Люся с кухни не уходит, терпит ее ворчание.

– Так что ж, Люсенька, у них-то одна память на двоих. Им трудно. А ты, вон, еще в четыре года «Бородино» наизусть рассказывала. На елку к нам в театр придешь в костюмчике гусарском… Помнишь костюмчик-то? Как начнешь: «Скажи-ка, дядя…», дак тебя не остановить, пока до конца не дойдешь. Дед Мороз, Василий Петрович наш, уж и так тебя, и этак: «Молодец, девочка, вот тебе пряничек…» А ты, знай, шпаришь.

Люся помнит. И костюмчик, его бабушка сшила по портрету Лермонтова: ментик с эполетами, мундирчик коротенький, темно-зеленый, кивер. Каждый год она в нем на Новый год фотографировалась. От снимка к снимку костюм становился все меньше. Нет, конечно, не так. Это Люся росла. И как на елках с «Бородино» выступала – помнит. Это еще что. Вот ее одноклассница Светка Трифонова, та с «Железной дорогой» Некрасова отжигала. Надоумил же бог родственничков, родителей или бабку, читать маленькой девочке это страхопудило. Встанет ангелок в беленьком платьице с блестками на стульчик и оттуда: «Сё там? Тайпа мейтвецов!» – « Представляю, как народ веселился ».

Люся выросла в театре… Нет, к сожалению, к артистам, к этому уникальному, замешанному на особых дрожжах, племени она не имела никакого отношения. Она жила там, за сценой, в кулисах. Вряд ли кто-то замечал маленькую девочку, прошмыгнувшую темным коридором, или играющую в одиночестве среди реквизита. Ее время начиналось утром, пока артистов в театре не было, и заканчивалось с их приходом. Бабушка Юля работала в театре дежурной и гардеробщицей. Была одной из тех незаметных женщин, что играли Его Величество Театр, как короля играет свита. А вы думали, театр играют только артисты? Ха-ха. Люся с самого детства знала театр с изнанки. Задний двор за высокой кирпичной стеной: здесь выбивали костюмы – фашистские мундирчики со свастикой и средневековые камзолы, шитые серебряной тесьмой. Полутемное фойе с роялем и картиной Айвазовского «Девятый вал». Буфет для артистов на втором этаже, куда простым смертным хода нет, и где в очереди за граненым стаканом чая и бутербродом с сыром стоят Баба Яга – тот же Василий Петрович – Дед Мороз и соседка по дому Полин-Митревна – костюмерша. В костюмерной Люсе доставались самые красивые лоскутки.

Она показывала сестрам, Эле и Ленусе, свой театр. Здесь, в ее театре всегда было тихо и сумрачно. Только дежурное освещение. Большие пространства кутали углы в серые тени, теплые и пыльные. За сценой можно было найти огромную мягкую куклу Шапокляк, дублершу живой артистки на тот короткий момент, когда рассвирепевший лев Чандр швыряет ее в оркестровую яму. Поиграться с ней, перебрасывая тряпочное чучело друг другу. Пройти полутемным коридором второго этажа между высокими дверями «Директор», «Художественный руководитель», зайти в репетиционную и побрякать на пианино. Можно шуметь сколько угодно, в театре никого нет. И весь он принадлежит сейчас Люсе.