Ю_ШУТОВА - Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви

Но тогда неожиданно воспротивилась мама. Эля никогда не спорила с матерью, это был едва ли не первый раз в ее жизни. Но она встала на защиту «старья».

– Это антиквариат, мама. На вот, посмотри, – она сунула матери под нос открытый ноут со страничкой какого-то, выбранного наугад, антикварного магазина, – стол почти как у нас. Ты видишь сколько он стоит?

– Вот и прекрасно! Значит, не выбросим, а продадим.

Но дочь не позволила. Произошла некоторая перетасовка мебели в квартире. «Старье» переселилось в комнату Лизиных родителей. Прадедушкин шкаф остался на своем месте в прихожей, а сервант – на своем, впритык к Лизиному диванчику. На помойку отправились выношенные до дыр кресла-кровати, на которых в детстве спали двойняшки Эля и Ленуся. А бабушка стала счастливой обладательницей небольшой гомельдревской стенки, середину которой занял новый телевизор. Прибавилось ли от этого «воздуха», Лиза затруднялась сказать, все-таки пять человек в двухкомнатной квартире оставляли для него не особо много пространства.

И вот теперь обе дверцы серванта были распахнуты, и оттуда выгребалось и тут же перебиралось все подряд: коробки с забытыми намертво вещами, пакеты с бумажками, баночки с чем-то брякающим внутри и другие сокровища. Лиза не могла это пропустить и присоединилась к ползающей по полу троице.

– Ой, моя коллекция монеток, – Эля открыла металлическую… Что это? Баночка? Пудреница? Или сюда пуховку совать? Или в старину волосы вычесанные дамы собирали на шиньон, может для этого?

– Не, ты лучше сюда посмотри, – Ленуся открыла старый альбом с фотографиями. – Элька, мы с тобой в первом классе! Да смотри ты, училка наша Маргарита Николаевна, девчонки, а вон, – ее палец накрыл какого-то мальчишку в последнем ряду, – Юрка.

– Где? Да! Смешной какой. Лиза, глянь, это папа.

Они совали альбом друг другу в руки, листали, тыкали пальцами в знакомые лица. Лиза никогда не видела его раньше. А может видела, но не помнила.

– А это что такое? – отвлекшись от старых фотографий, Лиза потащила из недр сокровищницы что-то плоское, завернутое в пожелтевшую газету.

Зацепила за что-то, и газета с готовностью разъехалась, рассыпалась яичной скорлупой, выпуская наружу непонятную деревяшку. Доску? Фанерку?

Что это?

Лиза вертела деревяшку в руках. Это была доска, небольшая, как лист А-4, толщиной сантиметра три, с одной стороны на ней был какой-то рисунок. Очень темный, замызганный. Здесь, на полу, в темнеющей комнате, никто не догадался включить свет, почти ничего не разберешь. Другая сторона доски была замазана зеленой краской того противного оттенка, какой создает выросшая втихаря на забытой горбушке плесень. Замазана щедро, так, что зеленые потеки заляпали и лицевую сторону. Лицевую сторону иконы. Это точно была икона. Вернее, ее часть. С правой стороны от нее был отрублен кусок. Видимо, топором.

– Это материна, – бабушка мельком глянула, что там у Лизы в руках, – странная штука. Мать ее всю жизнь хранила, прятала. Чего там прятать-то. Старье, хлам. Наверное, еще из Тотьмы привезла.

Эля взяла икону из рук дочери, натянув на кулак рукав свитера, попыталась протереть. Толку не было. Вековая грязь въелась прочно. Колупнула ногтем:

– Люся ее забрать хотела. Помнишь, мама, она на бабушкины похороны приезжала. Мы тогда искали… Не нашли…

Люся – это еще одна Лизина тетка. Сестра Эли и Ленуси. Старшая. Лиза ее не помнит. Вот только что фотографии в старом альбоме смотрела, мама пальцем тыкала: «Люська в школьном спектакле, мы с Люськой во дворе, это сосед снимал, муж тети Зины. Мама, ты тетю Зину помнишь? Со второго этажа, почтальоншу». Но эта девочка на черно-белых снимках ей, Лизе совершенно незнакома, а взрослых фотографий Люси у них почему-то нет. А ведь она живет не слишком далеко, в Питере. Два с половиной часа на «Ласточке», и ты там. Но они не ездят.

Утраченная бумажка, наконец, нашлась. Не в коробке из-под давно окончивших свой век туфелек, а в черном плотном пакетике. В таких раньше фотоснимки держали, чтоб не выгорали. Теперь надо было засунуть все обратно в недра хранителя старины. Но вещи, выйдя наружу, словно расправили плечи, увеличились в объемах, растопырились и никак не хотели залезать обратно в темноту и многолетнюю забытость. Заталкивая очередную коробку в сервант, бабушка отодвинула замызганную икону в сторону:

– Да пора уже выбросить эту дрянь. Теперь она никому не нужна, только место занимает.

– Не, не, не, – замотала головой Эля, – пусть Лиза ее в музей отнесет. Там почистят. Посмотрим, что это.

– Да нечего там смотреть. Мать говорила, что у них в Тотьме, в ее детстве, считалочка или песенка была. А потом оказалось, что считалочка с этой иконой связана. Ерунда какая-то.

– Нет, мам, погоди. Какая считалочка? Ты ее помнишь? Мне ж это прям в строку. Я ж статью пишу по вологодскому устному, по поговоркам, приговоркам. А ты молчала. Это какого времени?

Поднявшись с трудом с колен, бабушка ответила:

– А шут его знает, какого, может еще с девятнадцатого века. Да я не помню…

Но Эля уже цапнула ручку и листок бумаги:

– Диктуй!

– Ой, погоди-ка… Толстый… Нет. Сейчас вспомню… Она ж мне еще в войну, когда я в детском садике, повторяла, хотела, чтоб я выучила наизусть. Я и выучила. Зачем? Не знаю.

Бабушка замолчала. Она явно пыталась вспомнить что-то давнее, забытое, связанное с далеким временем. Она даже стала отбивать зажатым в пальцах ключиком от серванта по ладони какой-то сидящий очень глубоко, в подкорке ритм.

– Вспомнила!

Старый Петр сидит на куче,

У него на шее ключик.

С ним… не помню… какой-то петушок.

По реке плывет челнок.

Трам-пам-пам… в яме золота мешок…

Еще что-то в конце, но уж, прости, совсем не помню. Да ты, Эля в интернете посмотри, там же все есть. Найдешь.

Эти разговоры про считалочки Лизе совсем не интересны. Мама – этнограф, собирает всякие прибаутки-благоглупости. Каждому свое. А икону эту, ладно, можно реставраторам подкинуть, пусть почистят. Какая-никакая, а все ж фамильная ценность. В левом верхнем углу был неопознаваемый святой. Он протягивал руку вправо, скорее всего кого-то благословлял. Кого-то, кто остался на отрубленной части доски. Как раз по руке святого икона и была перерублена. Ниже был город, вернее его половина. Выписано схематично: домики на холме и церкви между ними. Когда-то, возможно, церкви были белыми, но сейчас под слоем грязи они казались желтыми, болезненно, гнойно-желтыми. Ниже города – извилистая полоса. Дорога? Река? Не разберешь. Лиза сунула доску в пакет от «Пятерочки», аккуратно завернула, убрала в свой письменный стол и тут же забыла о ней. Надо было заниматься стендами к выставке.