Алиса-Наталия Логинова - Ночь посреди мира

Подруга Федоры, Зина (корзина, резина и прочие нехитрые прозвища из детства) всё надеялась, что Федора снова выйдет замуж, однако она давно махнула на это рукой, поскольку первое замужество ясно показало – ни свадебный марш, ни чужая фамилия, ни обмен кольцами и клятвами ничего на самом деле не меняют и не определяют. Теперешняя её жизнь Федоре нравилась, хоть Зина этому и не верила: сама себе хозяйка, свободное время за хорошей книжкой, а не за стиркой чужих носков, можно как угодно тратить заработанные деньги и с чистой совестью чуть сильнее обрадоваться на ярмарке предложению недурного собой – для своих лет – господина принести ей стакан глинтвейна. Если бы господин оказался женат, то Федора бы знакомство не развивала – на этот счёт у неё были твёрдые убеждения – однако быстро выяснилось (мир тесен!), что он вдовец. После этого она немного опасалась, что господин окажется трусоватым или глуповатым, однако пока опасения не подтверждались.

Федора убрала записку, бросила взгляд в зеркало – хороша, перед старостью ещё погуляем – и пошла точить нож.

Готовить Федора любила и в принципе, и потому, что можно было подумать в процессе; например, промывая овощи и зелень, она обдумывала, куда бы пристроить Дашку. Та была юна, и пороху не нюхала, а вот у Федоры за всю насыщенную событиями жизнь образовалось чутье вроде звериного, своеобразный зуд, появляющийся перед неприятностями. Может, досталось по наследству: предки Федоры носились по всей Российской Империи туда-сюда, их срывало с места войнами, эпидемиями, голодом – и Федора подозревала, что те, кто выжили, выжили именно благодаря чутью. Всегда будь готов бежать, прячь деньги, дружи с соседями, но не болтай лишнего…

– Да всё же вроде как всегда… – ныла Дашка, утрамбовывая грязное бельё в корзины и всей фигурой показывая, каким лишним паникерством считает Федорину озабоченность. Федора, однако, терпения не теряла:

– Это она ещё не знает ничего толком.

– Про Вениамина Борисовича? – скепсисом разило на версту. Федора фыркнула:

– Да причем тут! Про сына. Ты погоди, до неё дойдет, что его в тюрьму, и тогда…

Дашка остановилась, вытаращила глаза:

– Прям в тюрьму?

– А то, – сказала Федора, с чувством отмывая старую картофелину, – а ты думала?

– Ну не знаю, – почесала нос Дашка рукавом, – у Марьи Петровны же кто-то заступается за Романа Вениаминовича…

– Пф, – Федора поставила кастрюлю на плиту. – Ты про Веселовского? Не, тот грудью не будет за них лезть. Понимаешь, ладно бы держать всё в университете, а Артёма-то родители до полиции довели…

– А я вроде слышала, что наши соседи постарались, – добавила Дашка.

– От Марьи Петровны? У неё все, кто ей не нравятся, враги и копают, – хмыкнула Федора. – Только закапывается она самостоятельно.

Дашка закончила с бельём, плюхнулась на табурет, стала чистить картошку:

– А что, Соня теперь за Артёма не выйдет?

– Ты б про себя лучше думала! Не выйдет за него, выйдет за другого, – сказала Федора, задумалась и добавила, – а вообще не знаю. Она у нас хитрая выросла, да?

Дашка засмеялась.

– Палец себе не отрежь, хихикает она! – напустила серьёзность на себя Федора, и они дальше удалились от темы «откуда у Федоры Предчувствие».

Федора этому предчувствию доверяла даже без всяких видимых доказательств – просто потому, что лучше, почувствовав что-то неладное, отпрыгнуть, а потом уже оглянуться и увидеть, как по этому месту пронесся потерявший управление автомобиль. Поэтому она даже не удивилась телеграмме, за которой пришлось спуститься в обед к почтальону.

Составители проявили чудеса шифровки:

НИКТО НЕ ЕДЕТ ЗПТ ЖДЁМ ТЧК С ПОЧТЕНИЕМ ИЗ ТУЛЫ

– Прятала, прятала, да недопрятала, а? – заглянул через плечо дворник Матвеич. – С поезда-то сняли?

Федора нахмурилась, стала загибать пальцы:

– Погоди, это сколько времени прошло… Тут два часа езды!

– Ну так они не знают, когда, – хмыкнул Матвеич в усы. – Я тебе говорю, забрали в участок.

– Так забрали, она бы к нему бегала! А она политесы с Веселовским, жабой этой разводит. Сбежал, небось.

– А может и сбежал, – покладисто согласился дворник. – Этот может.

Она уже собралась подниматься, но заметила Артёма, выходившего от Рокстоков. Да, выходит, Дашкины слухи не все враньё! Вот, значит, какая сила вмешалась…

Федора почувствовала смутное ощущение, что Марья Петровна при всём своём дурном характере могла быть на этот раз права, что у соседей могли быть какие-то свои счёты к семейству Янтарских… Но поднявшись, Федора подумала, что заражается от хозяев, а на деле всё просто – Роман натворил на этот раз на уголовщину, вот и пришла расплата.

Общество, меж тем, расходилось; отпровожав всех, Марья Петровна ушла общаться тет-а-тет с Веселовским и его подбородками. Федора хотела было заглянуть к ней с телеграммой, но тут проходившая мимо Софья потянулась поправить заколку-невидимку, рукав её блузки задрался, и перед взглядом Федоры мелькнули сине-фиолетовые пятна. Мелькнули и исчезли; Софа ушла.

На Федору вновь невидимой мощной волной нахлынуло такое чистейшее, такое лютое бешенство, что она, сжав губы, практически всунула телеграмму подвернувшемуся Вениамину Борисовичу и, развернувшись, ушла с такой идеально выпрямленной спиной, словно это была последняя опора для всего мира.

Вениамин Борисович слегка такому обращению удивился, но, прочитав телеграмму, понял, что Федора так расстроилась, что не смогла найти нужных слов. Он догадывался, что она любит его детей как своих, и был удивлён разве что своим полнейшим равнодушием к известиям. Хотя – может быть, это шифр? Хотя – зачем посылать? Что ж, значит, его сына поймали.

Он поймал себя на обычно несвойственном желании выпить, возможно даже водки.

Самое интересное, что он сам толком не мог понять, хочет ли он выпить от расстройства, от радости, от облегчения, от страха, от чего-либо ещё или от всего вместе. Пить в любом случае было рано. Надо было к тому же избавиться от Михаила Васильевича, поэтому Вениамин ещё немного позанимался самоанализом, прикидывая, например, как он будет жить в качестве отца преступника. Тюремного заключённого.

По всему выходило, что нормально. Не то чувства его по отношению к окружающим серьёзно просели, не то у него плохо получалось жалеть или сочувствовать именно сыну, с которым общего было, кажется, меньше, чем с официанткой. Да и сложно сочувствовать человеку, который тебя ни в грош не ставит; наверное, женщинам легче. Их спасает материнский инстинкт – плохой, хороший, а она его выносила и выкормила, и передачки носить в тюрьму будет. Наверное, это правильно. Гуманно.

С другой стороны, уныло думал Вениамин, по вине его сына погиб человек. А тому даже не пришло в голову сдаться с повинной. Что бы он, Вениамин, Венечка, делал бы, если бы в двадцать один оказался причиной чужой смерти? Наверное, рыдал бы в каком-нибудь углу от ужаса.