Василина Жидких - Я хочу еще

Словно я сама стала этим страхом.

Тряхнув головой, чтобы прогнать тяжелые мысли, я попыталась сосредоточиться на танцевальной практике, которую смотрела уже в третий раз потому что не могла увидеть того, что они делают. Я внимательно смотрела за тем, как эта парочка танцевала, но в какой-то момент понимала, что давно не слежу за их танцем и снова думаю о чем-то, что сейчас не имеет никакого отношения к тому, чем я занимаюсь.

Даже мысли о старшей сестре были лишними.

Перемотав ролик на самое начало, я ближе пригнулась к экрану ноутбука и внимательно смотрела на танец. Атмосфера в нашем номере, которую мы пытаемся передать зрителю, сидящему в зале, частично походит на то, что пытаются сделать эти двое и из-за того, что эстетика наших номеров совпадает, я остановилась свой выбор пока что на них.

– К черту! – крикнула я, вскакивая на ноги, когда снова отвлеклась. – К черту все это!

Выбежав на балкон, я достала начатую пачку сигарет, вытащила одну и зажав ее зубами, поднесла маленький огонек к лицу. Сделав пару коротких затяжек, я потушила спичку и выкинула ее в пепельницу, медленно выдыхая носом горький дым. Сев поудобнее на широком подоконнике, я в очередной раз затянулась и не спеша выдохнула. Я чувствовала, что меня снова накрывает, и снова не могла с этим ничего сделать.

Услышав, что звонит телефон, я быстро стряхнула пепел и зашла в гостиную, надеясь, что это Алекс, но нет, это звонила мама. Посмотрев на часы, я, догадываясь, чем закончится наш разговор, не спешила ответить и тянула время.

На звонок я ответила, когда вернулась на балкон и снова села на подоконник.

– Привет солнышко, – мягко произнесла мама. В последний раз она звонила мне на прошлой неделе, чтобы предупредить о том, что скоро вернется домой, и, что на какой-то период времени она может пропасть, потому что с новым филиалом завал, но уже слыша ее елейный голосок, я уверена, что она не просто так сейчас звонит. – Как у тебя дела?

– Как обычно, – ответила я, медленно выдыхая носом дым. – А у тебя?

– Все хорошо, только… Дорогая, я помню, что обещала приехать в конце месяца, но случились непредвиденные обстоятельства…

– Понятно, – резко говорю я, прерывая ее сладкие речи, потому мне нет дела до отговорок матери.

Сколько я себя помню, не было еще ни разу, чтобы мама приехала домой тогда, когда обещала. С класса, наверное, второго, я поняла, что, если мама звонит и почти сходу начинает говорить о том, что все в этой жизни она делает ради нас со Стасей, я сама не заметила, как стала ждать того, что она будет говорить, мол простите малышки, мама не приедет. Раньше это были новогодние праздники без мамы, дни рождения без мамы, а пиком безответственности, стала свадьбы Стаси без мамы.

Мама говорит, что все это ради нас с сестрой, и она врет, потому что это все для нее самой. Убеждая нас, что мы всегда для нее на первом месте, мама обманывает не только нас, но и саму себя.

Это ложь. Ее слова ложь.

Она человек движение, сидеть дома рядом с детьми для нее слишком обременительно. Это не я так решила, так дедуля мой сказал, когда я в детстве очередной раз рыдала из-за отмененного приезда мамы домой.

– Петра, – ласково говорил он, пытаясь меня успокоить. – Ее жизнь уже давно не в Питере с вами, а там в дороге между Брно и Прагой, – дедушка никогда мне не лгал. – Пойми это и не расстраивайся.

Не сразу, но со временем я смогла принять эту правду. И дедушка был прав, потому что, поняв, что маме лучше там, чем здесь, мне стало как-то спокойнее.

Хоть где-то она должна быть счастлива.

– Милая, я обязательно приеду. Может быть, на следующей неделе, а может через две. Петра, ты же умная, понимающая и самостоятельная девушка, я хочу для тебя и твоей сестры только лучшего. Ты ведь это знаешь?

Интересно, а, когда она уже поймет, что мы выросли и нам уже все равно, когда мама приедет? На нас ее приемы уже не действуют. Причем давно.

– Я понимаю, ничего страшного, просто скучаю, – ответила я, тактично соврав ей, потому что уже давно не чувствую тоски по теплу этой женщины.

Доходит до абсурдного, но, когда мама здесь, я чаще задаюсь вопросом, когда же она уже уедет. Я долго чувствовала вину за эти мысли, а потом стало как-то все равно.

– Ты же знаешь, что при первой возможности я сразу к вам. Я приеду, как только смогу, обещаю. – Мама научила меня не верить обещаниям. – Когда у тебя отчетный концерт? – внезапно спрашивает мама, слишком быстро меняя тему, но поражает другое.

Неужели она о таком еще помнит? Я удивлена.

– В начале июня. Скоро начнется подготовка.

– А ты начни сейчас.

Что меня всегда и злило в ее лжи, так это игра в примерную мать, с которой она хреново справлялась.

Мама, когда не надо, учит нас правильной жизни, пичкая ненужными советами, а, когда мы на самом деле нуждаемся в ее жизненном опыте и поддержке, она отмахивается. В прошлом месяце мне было так плохо, что я, не выдержав морального груза, сорвалась и сама позвонила ей, чтобы поговорить. Помню, как я обрадовалась, когда она ответила, и не забуду, как сильно я расстроилась, когда она попыталась скорее закончить разговор. Я не успела сказать, что больше трех месяцев у меня плохое настроение, что я чаще задумываюсь о том, что было бы, если бы меня не спасли, а она уже прямым текстом говорила, чтобы я не занималась дуростью и взяла себя в руки.

С самого детства как-то в голове сложилось, что своими переживаниями не стоит ни с кем делиться. Как-то само собой пришла мысль, что не нужно никого обременять. Я не неблагодарная дочь, которая ненавидит свою мать, наоборот я люблю ее, даже кажется сильнее, чем она меня. Зная, что маме тяжело, я редко ей жаловалась. О нападках сестры я молчала и говорила лишь тогда, когда уже была не в силах терпеть. Мама растила нас одна, ей было трудно и это я тоже понимала, и не беспокоила ее по пустякам, но так случилось, что в тот день мне надо было с кем-то поговорить… С кем-нибудь, кто выслушал бы и, кто сказал бы, что все хорошо, что меня любят. Мне это было нужно, но я наткнулась лишь на глухую стену.

– Ты позвонила, чтобы сказать, что не приедешь? – прямо спрашиваю я, особо не ожидая от нее ответа. Затянувшись в последний раз, слыша, как она тяжко вздыхает, я вдавливаю сигарету в белую пепельницу и спрыгнув с подоконника, бегу в ванную, чтобы умыться.

Меня начинает трясти.

Я включаю воду, чтобы заглушить ее дыхание. Мне противно от того, что она не может найти в себе силы и признаться в том, что мы давно чужие люди, живущие в разных мирах не связанные между собой ничем, кроме фамилии. Я признаю это, а почему она не может?

– Мне пора, потом еще позвоню.

Она снова сбегает.

Сжав телефон, я опускаю руку и тянусь к тумбочке, чтобы положить его сверху, но рука вздрагивает и телефон летит вниз. Я опускаюсь на колени, чтобы поднять его, и в этот момент, я чувствую, как сильно, до тошноты в горле, сжимаются мои легкие. Резко выровнявшись, я хватаюсь за горло, когда с трудом получается сделать вдох и случайно встречаюсь взглядом со своим испуганным выражением лица. Отражение знает, что она пришла.