Ирина Лазарева - #Этюды_21_века

На острове почти никого не осталось. Наконец, стало ясно: вот теперь они будут в большей безопасности, чем когда- и где-либо. Вспышку эпидемии будет намного легче подавить на стартовой точке в 20 человек, чем в 1000, как в других странах. Приезд сюда был, возможно, самым большим провидением, какое было в их жизни, а вовсе не ошибкой.

Идя по дороге в магазин и глядя на мрачные тучи, нависшие над горами вдали, она благодарила судьбу, что все так сложилось и они приехали сюда, когда вирус еще не охватил Европу, и никто не понимал, что происходит. И она благодарила испанцев за карантин, который еще недавно так не хотела. Их семья станет частью всеобщего испытания, но просто так нужно.

Наивная! Лена еще не догадывалась, что ей понадобится два месяца заточения, чтобы поменять свое мнение на прямо противоположное, убедившись в очередной раз, что страх – плохой советчик и даже хуже… Это не более, чем враг, пристраивающийся рядом и шепчущий, что он друг, который пришел помочь. Когда на самом деле он явился, чтобы удушить тебя.

…А главное было впереди. Когда она вернулась домой, Саша сказал ей, что его перевели на удаленную работу, а рейс в Москву отменили. Это могло означать лишь одно! То, о чем они все эти годы только мечтали, но что раньше было совершенно невозможно. Он останется с ними на все время! Они будут вместе, как и должно быть в трудный период – в настоящей семье. Выходило, что даже у туч был свой серебряный край.

Стены кабинета были наполовину покрашены белым, наполовину зеленым. Где-то Катерина читала, что этот цвет часто используется в больницах, потому что он успокаивает. Но для нее это был цвет упадка, потому что темная зеленая краска не была похожа на цвет растений, деревьев, трав, она была похожа на что-то другое, на цвет болота, перегнивающей растительности, цвет старого сена, на что угодно, но не на цвет жизни, молодой и вдохновенной.

Стерильные инструменты на столике напоминали о том обширном количестве манипуляций, которые производились здесь изо дня в день. Настроение, и без того безрадостное, совсем испортилось.

Коренастая, давно округлившаяся, как бочонок, врач в белоснежном халате и такого же цвета колпаке что-то писала причудливыми иероглифами в ее карточке. Она задавала вопросы по шаблону, не поднимая глаз на Катерину.

– Длина цикла? – невыразительным голосом говорила врач.

– Двадцать восемь дней.

– Дата последней менструации?

Когда Катерина ответила, врач присвистнула и выпучила на нее свои круглые насмешливые славянские глаза. Она, очевидно, привыкла своим выразительным взглядом говорить намного больше, чем словами. И теперь она, полу-улыбаясь, выжидала, какой эффект ее многозначительное молчание произведет на Катерину.

Но та, как человек прямой и открытый, не привыкший к тому, что за каждым словом непременно должен быть скрытый подтекст, и что без этого никак нельзя ничего сказать, упорно не понимала, что от нее ждет врач. Лицо ее было серьезно и вдумчиво. Ей, в отличие от врача, которая все это воспринимала как хорошую шутку, шутить и смеяться не хотелось.

– На кушетку, – сказала наконец врач так сухо, словно злясь на Катерину за ее серьезность и нежелание поддержать разговор.

После осмотра, пока Катерина одевалась, врач уже писала что-то в карточку.

– Беременность. Восемь недель, – заключила она сухо. – Что делать будем? Желанный ребенок?

Как странно было слышать самый важный в жизни вопрос из уст этой равнодушной, напыщенной маленькой женщины, словно она могла разделить с ней всю мучительность выбора и дать совет. Контраст между ее безразличием и важностью вопроса для самой Катерины показался чудовищным.

Поняв сомнение женщины, врач все-таки сказала:

– А что сомневаетесь? Если не хотите, то и не надо. Сделаем чистку, все как положено.

– А после этого ведь можно бесплодной остаться? – спросила робко Катерина, цепляясь за эту мысль, как за соломинку, которая могла лишить ее права выбора. – Она вспомнила про подругу из Воронежа, которая долгие годы лечилась у лучших гинекологов страны, чтобы забеременеть и выносить ребеночка и родила. А потом забеременела сама во второй раз и сделала аборт, потому что было страшно в период такой бедности в стране рожать второго. После этого она больше не могла забеременеть.

– Да ну! – Махнула рукой врач, – кто вам такое сказал? У меня некоторые уже по тринадцать раз сделали аборт, и ничего, жду их снова в гости через годик. И потом, у вас там все в порядке, можно спокойно чистить и потом еще рожать.

Обескураженная, Катерина вышла из кабинета. Она безумно хотела малыша. Ее старшему сыну, который все это время сидел в коридоре и ждал ее, шел седьмой год. Воспоминания о тяготах материнства, родах, беременности, кормлении, бессонных ночах, стерлись из памяти. Все, что она помнила, это пухленькие щечки, прижимающиеся к ее телу, да пухленькие ручки, теребившие ее пальцы в минуты нежности, из которых и соткано было все материнство.

Она взяла талончик к гинекологу на пятницу, значит, у нее было еще два дня на обдумывание. Но все эти два дня она постоянно меняла свое решение, измучив себя сомнениями.

Как было рожать второго ребенка, когда муж регулярно пьет? Не уходил из дома, ночевал в квартире, но все равно пил много и делал это каждую пятницу. А она все время все сама – на заводе отработай, в школу отведи, из школы забери, уроки проверь. Катерина знала, что все еще любила мужа спокойной зрелой любовью. Однако вся их жизнь была совершенной противоположностью от того, что виделось ей идеалом семьи.

При том муж как будто не понимал ничего. Он частенько просил ее родить второго ребенка – девочку. И вот теперь, как она могла так поступить с ним, когда все уже совершилось? Он не был злым человеком и не обижал Катерину с сыном. Могла ли она так поступить по отношению к нему?

Что вообще было такое аборт? Кто-то считал это убийством. Кто-то, наоборот, поддерживал. Что только не творили в деревнях женщины, когда аборт был под запретом. Одна их родственница погибла из-за собственноручного прокола матки. Другая по страшному секрету поведала Катерине, что нежеланных детей зачастую все же рожали, а затем избавлялись от них. Дикие времена, дикие нравы.

Страх наполнял каждую клеточку ее тела, лишь только она представляла себе, что оставит ребенка. Как справится? Выдержит ли? Не станет ли жизнь совсем невыносимой, ведь и так было тяжело из-за вечных ссор, когда муж пил? Если муж совсем сопьется? Если лишится работы и сядет ей на шею? Как растить детей с таким человеком? Если бы можно было заглянуть в будущее и узнать, как сложится их жизнь дальше! Но ничего этого сделать было нельзя, и она должна была принять решение вслепую. И потом, сын, кажется, понял, что она ходит к женскому врачу, и он может рассказать мужу, тот начнет расспрашивать, а она не сможет врать. Если он узнает, уже точно не простит. Что тогда будет?