Оливия Голдсмит - Фаворитка месяца

Эйприл хотела работать с ним над следующим сценарием. Почему же он отказался? До сих пор их тысячи раз били, но все-таки Эйприл не давала ему отставки, она была дипломатом. С началом удачного периода вся кровная вражда между ними, казалось, смывалась при поступлении денег. Предложения от других студий казались многообещающими, но один черт знает, где лучше. Не скажешь точно, что Эйприл не была дьяволом. Откуда явился ее образ? «Я не имел дел с дьяволом», – сказал себе Сэм.

«Рождение» развертывалось на экране, и, несмотря на то, что Сэм видел это сто, или пятьсот, или тысячу раз, ему казалось, что фильм сделан, как говорил Сай Ортис, «профессионально». И игра была действительно хорошей. Джан и Майкл – Джудит и Джеймс – только что поцеловались на переднем плане. Когда Джеймс расстегнул блузку Джудит, Сэм услышал глубокий вздох зрительного зала. Он оглянулся на парочку справа. Парень полуоткрыл рот, уставившись на экран. Его подруга повернулась, взяла его руку и положила себе на грудь. Сэм задрожал.

Он повернулся к экрану. Джан действительно выглядела блистательно. Его собственные руки вспотели, словно он только что держал ее грудь. Сэм смотрел, как разыгрывается сцена. И он мог ощущать то волшебное влияние на публику, которое оказывала эта работа. Зал замер в молчании, когда Джан начала свое символическое поглощение Джудит.

«Это действует, потому что сюда вложена вся моя несостоявшаяся любовь и ярость, – думал Сэм. – Я любил ее. И я люблю ее. И теперь, когда мне доступна любая женщина, какую я пожелаю, я никогда не получу другую, которая любила меня до моих успехов. Теперь они любят то, что я могу делать для них».

Сэм посмотрел на парочку сзади. Парень оставил свою кукурузу и держал руку подруги около молнии на своих джинсах. Сэм почувствовал такую острую боль, что едва не поднял руку к груди.

Любовная сцена закончилась, и камера остановилась на теле Адрианны, рука Майкла лежала на крутом изгибе ее красивых бедер. Впечатление было такое, что это Джан, и Джан защищалась. После сцены борьбы во время близости, Джан оказалась беспомощной и искалеченной. Сэм услышал гортанное хрюканье парня за спиной, – Майкл снял плавки, чтобы достичь своей цели – женщины, любой женщины. Каждой женщины, которая могла бы служить вместилищем для него.

Сэм почувствовал влияние сцены на публику.

– Дай ей! – кричал один.

– Трахни суку, – басил другой.

Потом несколько минут тишины, затем хихиканье.

Сэм почувствовал подступившую тошноту. Да, он хотел вызвать их возмущение, он вложил сюда свою собственную ярость, но что в результате он создал?

Сэм смотрел фильм и слушал реакцию аудитории. Он видел, как он вложил свой гнев на мать, Джан, Эйприл, в экранный образ Майкла.

«Это была не любовь», – подумал он.

Жаркие сцены были жаркими, хорошо, а текущие были злыми и страшными. О, это были не любовные сцены. Нет. Теперь Сэм мог видеть это. Типичный самец одержал победу над женщиной с помощью секса. Он не любил ее. Он трахнул ее. Так же, как этот фильм трахнул Джан.

Сэм сидел один в темноте и смотрел, что он сделал с Джан и как на это реагировала публика.

Шарлин закрыла за собой дверь дома и вскочила в кабину нового грузовичка Доуба. Дин сидел на заднем сиденье с четырьмя собаками, каждая из которых старалась привлечь его внимание. Девушка захлопнула дверь кабины и с наслаждением вдохнула запах нового пластика, металла и обивки.

– Отлично, – заметила она Доубу, и машина выехала в ворота. Дин повернулся, чтобы помахать смотревшему им вслед охраннику.

– Ты будешь скучать, Дин? – спросила Шарлин. Дин минуту помолчал.

– Да, о моем саде.

Доуб взглянул в боковое зеркальце и поймал взгляд Дина.

– А ты хотел бы ферму, а не только сад?

– Большую? – спросил Дин.

– Девятьсот тридцать два акра.

Первый раз за этот день Шарлин рассмеялась.

– Это так много, как государственный парк, – сказала она.

– Не так много по сравнению с участками некоторых прилипал. Ты знаешь Теда Тернера и других типов. Но это самая чудесная земля, какую я когда-либо видел. Дин тряс головой.

– Я не знаю, как другие фермеры, но я считаю это огромным пространством. Я не смогу обрабатывать его самостоятельно. Мне будет нужна помощь.

Шарлин повернулась к Дину.

– Мы будем помогать тебе. Правда, Доуб?

– Конечно. Именно поэтому я собираюсь вылезти на свежий воздух и делать трудную, но честную работу.

Доуб рассмеялся, и Шарлин заметила, что он краешком глаза наблюдает за ней.

– Это будет именно так, Доуб. Честно и тяжело.

– Нельзя думать о лучшей жизни, Шарлин.

– Честно и тяжело.

– Там есть фруктовый сад? – спросил Дин.

– Пока нет, но будет. Если ты захочешь.

– И нам нужна лошадь, – сказал Дин. – Там есть тропинки?

– У нас будет три лошади. И там изобилие тропинок.

Шарлин снова подумала обо всем том, что оставила за собой. «Расставание не такое уж тяжелое», – подумала она, когда грузовичок выехал из Калифорнии.

Девушка знала, что у нее есть все, что она хочет. Ранчо, Дин, Доуб, собаки. Там должно быть хорошо, настоящая работа и весело.

– И безлюдно на мили вокруг, – сказал Доуб.

Нет телевидения. Нет интервью, вечеров с разнаряженными людьми, говорящими, что любят тебя, хотя на самом деле нет. Нет газет, журналов, скандальных сплетен. Нет стыда, лжи, секретов. Но нет большого количества денег. Впрочем, все это не так важно. Зато они обладают землей, а через день-два на ферму доставят мебель. И это больше, чем Шарлин когда-то надеялась заиметь. «Оставь все это им», – подумала девушка, когда они пересекли границу штата. Лос-Анджелес сделал ее печальной и одинокой. «И все это было ненастоящим, – подумала Шарлин. – Кроме страданий».

– Смотри! – воскликнул Дин.

– Что? – вернулась к действительности Шарлин.

– Айдахо. Знаменитая картошка. Разве не смешна эта штампованная фраза?

– Знаменитая картошка, – повторила Шарлин с улыбкой.

И затем единственным звуком в грузовичке, увозящем их от Голливуда – нарядов и вечеринок, славы и почетных караулов, денег, особых привилегий, от обладания всем, кроме уединения и душевного спокойствия, – единственным звуком, раздававшимся в грузовичке, был их смех.

«Отказаться от всего этого, должно быть, очень тяжело», – думала Джан, складывая одежду в лежавший на кровати чемодан. Что же она теряет? В конце концов, Джан почти никогда не могла играть ту роль, которую хотела. Сначала это были «характерные» роли, теперь – постельные сцены. Она с неприязнью посмотрела на стопку сценариев, которые ей предлагали последнее время. Каких женщин признает Голливуд: беглянок, проституток, жертв, зависимых женщин и девочек-подростков. Это женщины, которые нравятся Америке. Да, Джан смогла это бросить. Боже, почему она хотела любой ценой стать актрисой? Это был вопрос, ответ на который оказывался слишком печальным. Она подумала о Нейле. Как и он, Джан была ребенком, который никогда не видел чьего-либо одобрения. И у которого никогда не было семьи. Все сложилось соответственно. Запах кулис, чувство семьи в труппе, внимание публики… «Единственное, что я всегда хотела, это чьего-нибудь одобрительного взгляда. Я так уставала без этого». Джан покачала головой и сложила белую шелковую блузку, положила ее в чемодан и снова потрясла головой. Никто не глядел на нее так, кроме, возможно, Нейла, а Джан не доверяла ему, не заботилась о том, чтобы он был хорошего мнения о ней. Могла ли любовь Сэма, ярость критиков или овации публики – могло ли что-нибудь из этого заставить Джан поверить в то, что она достаточно хороша? Она сомневалась в этом.