Холли Миллер - Мой сон о тебе

Кэлли кутается в теплую зеленую куртку с капюшоном, на шее у нее серый вязаный шарф.

– Мне никогда ничего не приходит, кроме рекламок и скучных банковских извещений, – признается она.

Улыбаюсь и меняю тему:

– Как квартира?

– Мне очень понравилась! Гораздо лучше, чем моя предыдущая: просторнее и теплее. – Она счастливо вздыхает и приподнимает бровь. – Остается посмотреть, что за тип мой сосед снизу.

Я смеюсь.

– Ой, он какой-то подозрительный! Я бы обходил его стороной.

Кэлли тоже смеется, теребя ключи. Я снова меняю тему:

– Вы только с работы? Уже поздно.

– Нет, я… зашла еще кое-куда.

– Простите, – спохватившись, смущенно извиняюсь я. – Хотел по-соседски проявить участие, а получилось, что читаю мораль, прямо как мой отец.

– Ерунда. На самом деле я тоже часто веду себя, как мама. Сегодня посоветовала одному посетителю не заказывать из магазина доставку на дом, потому что этих курьеров только за смертью посылать.

– Хм. И что же он ответил?

– Сначала ничего. А потом нахмурился и спросил, что я имею в виду. Ему от силы лет двадцать. Наверно, еще студент.

Вздыхаю с облегчением. Кажется, Кэлли не обиделась. Во всяком случае, пока. Приподнимаю стопку конвертов.

– Ну, я пойду. Надо уладить дело с кредитом. Бланки сами себя не подделают.

Кэлли вежливо смеется, поправляя волосы.

– Точно.

Помешкав, наклоняюсь к ней и уточняю:

– Шучу. На самом деле из меня не вышел бы мошенник. Даже когда покупаю выпивку, потею от страха.

С этими словами я скрываюсь у себя в квартире.

Ну вот. Мало того, что сострил неудачно, так еще и полез объяснять свою дурацкую шуточку, выставив себя полным идиотом. Ну зачем я вообще морочил Кэлли голову такими глупостями, как выпивка, пот и подделка бланков?! Давно я не чувствовал себя настолько неуклюжим, косноязычным и бестолковым. Без конца путался и пропускал реплики, как бездарный актер-любитель. Ничего удивительного, что Кэлли смеялась только из вежливости и выглядела такой напряженной перед тем, как мы расстались: наверное, ожидала услышать заключительную «гениальную» остроту!

Что со мной вообще происходит? Ведь я уже приспособился избегать девушек, которые мне нравились. Мне удавалось не замечать их взглядов и улыбок, от которых в животе порхали бабочки и сладко замирало сердце.

Когда-то я был без ума от Кейт. Мы познакомились на первом курсе университета и виделись каждый день. Кейт была милой, доброй и веселой. Она знала, что я плохо сплю, иногда исчезаю, постоянно нервничаю и витаю в облаках, но списывала это на напряженную учебу. В самом деле, со студентами такое случается.

Мы с Кейт встречались несколько месяцев. А потом я увидел очередной сон: на шестом году нашей совместной жизни она должна была мне изменить. Кейт находилась в незнакомой квартире, раздетая, на кровати (которую, как я понял, мы с ней делили) с каким-то немолодым мужчиной. Возможно, своим коллегой. Он выглядел очень важным и уверенным в себе. На тумбочке у постели стояла наша с Кейт фотография, что означало: мы все еще вместе.

Я не был уверен, что смогу это предотвратить. Не хотелось следующие шесть лет нервничать из-за возможной измены своей девушки. Партнеры должны доверять друг другу, а я отныне сомневался в Кейт. Нельзя просто так взять и простить измену, даже пока не случившуюся.

Поэтому я порвал с Кейт. Извинившись, наплел ей, что не вижу будущего у наших отношений. Мои объяснения прозвучали нелепо. Странное ощущение: получается, Кейт предстояло разбить мне сердце, но я ее опередил.

Трудно было пережить расставание с Кейт. Я еще долго не мог забыть ее, пока догорал огонь моей любви. Но через пять лет в моей жизни появилась Викки. Она играла в спектакле, который я пришел посмотреть, а потом мы случайно встретились в баре. Мы напились, и я так и не помню, как она оказалась в моей постели. Странно, что Викки выбрала меня, ведь поклонников у нее было немало.

Я пытался быть таким, каким Викки хотела меня видеть. Сначала у меня получалось. Потом мы съехались, и Викки, узнав меня получше, поняла, что я – не тот, кто ей нужен. Ее раздражало во мне все: моя тревожность, замкнутость и рассеянность, привычка полуночничать и писать в блокноте. Мы начали ссориться по пустякам, срываться друг на друга. Наши чувства теряли новизну. Так незаметно тускнеет фонарик, сдувается воздушный шар.

За все время, пока мы были вместе, я не увидел ни одного сна о Викки. Уже через полгода я понял: это означает, что я не питаю к Викки ничего, кроме привязанности. Тогда я вздохнул с облегчением. Конечно, наши отношения были лишены главного: любви. Зато я не боялся ни осложнений, ни потерь, ни кошмарных снов. Я не любил Викки – и так было гораздо легче. Возможно, с помощью Викки я боролся с собой, со своей природой.

После того, как мы расстались, я принял решение, простое, как все гениальное: я больше никогда никого не полюблю.

Сижу в Уотерфене и думаю о Грейс.

Впервые мы попали в Уотерфен еще детьми. Скакали, как зайчата, по деревянному мосту, соединяющему городской парк с заповедником. Бегали по дорожкам из досок и по песчаным извилистым тропинкам. Шлепали по заболоченным прудикам, ловили стрекоз мокрыми, поблескивающими на солнце руками. Грейс болтала о чем-то, а я шла вслед за ней сквозь пену белых цветов таволги, словно летела, как маленькая пчелка, упиваясь красотой этого сказочного места.

Грейс любила Уотерфен за то, что тот давал ей иллюзию свободы: можно было подождать с уроками. А я любила его просто за то, что он есть – полный жизни, лишенный притворства, не тронутый цивилизацией. Именно таким бог и создавал наш мир.

Мы бродили по безлюдному царству тростника и осоки, по полям, расцвеченным фиолетовыми всполохами кипрея. Слушали птичьи трели, доносившиеся из густой листвы. Шутили, мечтали, обсуждали школьные дела. Гуляли допоздна, пока вечерняя свежесть не остужала воздух.

И однажды нашли это дерево. В дальнем уголке заповедника, низко склонив над водой ветви, раскинулась величественная старая ива. Мы взбирались по испещренному морщинами стволу, ныряли в зеленый водопад листьев и, болтая ногами, улыбались друг другу, поглядывая на проходивших внизу людей. На неровной, покрытой наростами коре мы вырезали наши инициалы.

Несмотря на сырость и холод, залезаю, как в детстве, на дерево. Инициалы сохранились до сих пор: полустертые из-за дождя, поросшие мхом. Провожу по ним ладонью, стараясь не вспоминать о надписи на надгробном камне Грейс. Мы с Беном составили ее вместе: «Грейс Гарви. Обожаемая жена, дочь, племянница и внучка. Излучающая оптимизм. Исключительная и неподражаемая».