Диана Чемберлен - Ревность

Она была как одержимая. Все, кроме Ивена, выводили ее из себя. Ей слышалась нота усталого раздражения в голосах друзей, когда она говорила с ними о Хэзер, но она не могла остановиться. Скоро ей перестали звонить. Даже отец устал ее слушать.

– Надо продолжать жить, Шон, – говорил он. – Тем более, тебе есть о ком заботиться.

Но Ивен никогда не выказывал ни малейших следов раздражения. Он часами слушал ее по телефону. Он говорил ей о том, какой замечательной матерью она была для Хэзер.

– Каждую пятницу по утрам ты отпрашивалась с работы, чтобы быть с ней, – напоминал он Шон. – Вы пекли пироги или охотились на тарантулов. Что еще могла ты сделать для нее? – Она представляла себе, как он лежит голый под одеялом, телефонная трубка зажата между ухом и подушкой. Эти представления доводили ее до стонов, желание лежать с ним рядом становилось невыносимым.

Но летом, почти через год после смерти Хэзер, начались перемены. Дэвид все больше нуждался в ней, но этого нельзя было сказать об Ивене. Ничто не менялось только в ней самой. Она по-прежнему была на грани помешательства, и когда облачный июнь сменился июлем, с его сухим жаром, она стала впадать в панику. Двадцать шестого августа исполнится год со дня смерти Хэзер. Этот день приближался, подползал к ней, как зримое напоминание о пережитом ужасе. От встречи с ним нельзя было уклониться, через него нельзя было перескочить. Когда ей удавалось ненадолго заснуть, ее преследовали кошмары. Она в смятении просыпалась среди ночи, тянулась к Ивену – и отшатывалась, когда ее рука дотрагивалась до тела Дэвида.

Примерно в середине июля появились первые признаки того, что она теряет Ивена. День начался ужасно. Она проснулась слишком рано, во влажной, прилипшей к ногам ночной рубашке и попыталась прийти в себя. Дэвид был еще дома: она увидела свет под дверью ванной. Из окна спальни видна была джакаранда, во всей своей красе.

Мальчики. Она села. Ночной кошмар вновь напомнил о себе.

– Дэвид!

Он вошел в комнату. На нем были только брюки с расстегнутым ремнем, на лице клочья пены для бритья, на шее полотенце, в руке бритва.

– Что случилось?

Она вылезала из постели.

– Мне приснилось… Нужно проверить, как там мальчики.

Дэвид взял ее за руки.

– Они не здесь, дорогая, ты помнишь? Они в Диснейленде с Кевином Йенсеном. – Он нагнулся, чтобы заглянуть ей в глаза. – Ты не помнишь?

Она снова села на край постели. Не надо было их отпускать.

– Я должна позвонить им, – сказала она. Дэвид стер пену с лица полотенцем и сел рядом с ней.

– Сейчас пять часов утра. Сомневаюсь, что Йенсены обрадуются столь раннему звонку.

Она опять легла и посмотрела на Дэвида.

– Ты думаешь, я ненормальная? Он покачал головой.

– Послушай. Раз уж ты проснулась, почему бы тебе не одеться и не поехать со мной сегодня утром?

– Нет.

– Ты так давно не поднималась вместе со мной на самолете.

Он имел в виду: со дня смерти Хэзер, но никогда не произносил таких слов. Как будто у него никогда и не было дочери.

– Я не хочу, – сказала она.

– Ладно, а как насчет ужина после работы? В одном из наших любимых ресторанчиков.

Сегодня он не хотел оставлять ее одну. Она почувствовала себя в западне.

– У меня сегодня вечером деловая встреча. – Она перебирала пальцами золотую цепочку. Встреча была с Ивеном, у него на квартире.

– Перенеси ее.

– Не могу. Он вздохнул.

– Я просто подумал, что, пока нет мальчиков, мы могли бы провести время где-нибудь вдвоем.

Это ее разозлило. Они постоянно спорили, можно ли отпускать мальчиков, и на этот раз, впервые за долгое время, она позволила Дэвиду настоять на своем. Он говорил, что она слишком опекает их. Мальчики теряют друзей, они нуждаются в том, чтобы почаще ускользать из-под ее крылышка и весело проводить время. Она приняла все это за чистую монету, и теперь выясняется, что он избавился от них только для того, чтобы принудить ее проводить с ним время и делать то, чего она не хотела.

Она отвернулась и подтянула одеяло к подбородку.

– Ты подумал неправильно.

Ивен жил на верхнем этаже старого, покрытого розовой штукатуркой дома, расположенного в грязном предместье Эскондидо. Дом одиноко стоял на холме, окруженный тщедушными деревцами манцаниты с красной корой. Владельцы дома жили на нижнем этаже. Они почему-то считали себя фермерами; по пути к дому Шон приходилось пробираться мимо курятника с осыпающимися стенами и пяти тощих коз.

Она открыла дверь своим ключом. Ивен пошел за продуктами; они собирались выехать на пикник. Она налила им по бокалу вина. В раковине лежали два стакана из-под сока, на одном из них были заметны следы губной помады. Подобные следы она находила уже не в первый раз: смятые простыни, серьги на кофейном столике – все свидетельствовало о том, что Ивен провел эту ночь не один. У него бывал при этом виноватый вид.

– Извини, – говорил он, покраснев. – Я не успел убрать постель. – Или: – Надо было помыть посуду. – Он нравился ей, когда краснел. Ей нравилось думать, что его предками могли быть ирландцы.

Шон говорила ему, что все в порядке. В конце концов, она спала с Дэвидом семь дней в неделю, хотя они оба знали, что это разные вещи. Как бы то ни было, женщины Ивена не представляли для Шон угрозы. Эти связи были кратковременны и, казалось, ничего не значили для Ивена.

Но потом ситуация изменилась: складывалось впечатление, что следы оставляла одна и та же женщина.

– Привет. – Он с улыбкой вошел в кухню, нагруженный пакетом с продуктами. На нем были мешковатые серые шорты и старая мягкая зеленая рубашка, которую он, должно быть, купил в магазине уцененных товаров. У Ивена было свое чувство стиля.

Она поднесла стакан с вином к его губам, и он отпил, зажмурившись.

– Чудесно, – сказал он. – Спасибо.

Она смотрела, как он вытаскивает из пакета молоко и йогурт, пару замороженных обедов, томатную пасту – все, что понадобится им сегодня. Он передал ей головку салата-латука, чтобы она его помыла.

– Дай мне сначала позвонить мальчикам в Лос-Анджелес, сказала Шон, положив салат на кухонный стол.

Она поговорила с ними обоими. Они казались более веселыми и счастливыми, чем когда-либо в последнее время. Она повесила трубку, и Ивен обнял ее за талию и притянул к себе.

– Ну и как? – спросил он. – Нравится им в Диснейленде?

– Кажется, очень.

– Отлично.

Она покачала головой.

– Со мной что-то не в порядке. Я имею в виду, что я неважная мать, не говоря уже о том, что я преступная жена, – сказала она с легким смешком.

– Ладно, я знаю, почему ты преступная жена. – И он поцеловал ее. – Но ты представляешься мне прекрасной матерью.

Она снова покачала головой.

– Меня беспокоит то, что мальчики счастливы.