Владимир Ситников - Откровения влюбленного матроса

Маманя моя называла Егора Архиповича Бабий Бог. Это прозвище придумала для доктора Власихина сама, потому что спас он её от неминуемой беды, когда носила меня под сердцем.

С домашними хлопотами да огородными заботами дотянула до того, что запросился я на волю. Держась за живот, побрела Евдокиюшка Тимофеевна в железнодорожную больницу. Рожать надо невтерпёж. А там говорят: ты не наша, ты деревенская, езжай в Белозёрье. А это вёрст за десять и на чём ехать-то.

– Да как же так? – простонала мать. – Нет уж моей моченьки. Помру.

– Это твоя забота. Не примем, – обрезала стоны очкастая, в накрахмаленном колпачке регистраторша.

А маманя на что крепкая да привычная к тяготам, вовсе занемогла и села на пол. Головку откинула.

Увидел её проходивший мимо молодой врач Егор Архипович Власихин.

– Почему здесь роженица?

– Она колхозная. Не по нашему ведомству, – подскочила с разъяснением регистраторша. – Ей в сельскую надо.

– В родовое отделение, – скомандовал он. – Напридумывали запретов да заборов. Двоих погубите. За решётку попадёте, – пристращал он регистраторшу и старшую медсестру.

Подхватили мою маманю на тележку и – рожать. Уж воды у неё отошли. Не до какого Белозёрья не успеть добраться.

Сам Егор Архипович меня и принимал, потому что был доктор широкого профиля, а акушер-гинеколог пребывал в отпуске.

Когда пришёл Власихин посмотреть на мою маманю и меня новорождённого, тогда и сказанула маманя, поймав его за руку:

– Вы, Егор Архипович, Бабий Бог.

Он загоготал.

– Богом-то я ещё не был.

А как к Богу относиться? С почтением. Да и заслуживал он этого.

Медсёстрам-практиканткам он, говорят, преподносил необычный первый урок с вопроса:

– Почему такие анемичные, бледные, на каторгу что ли прибыли? Губки подкрасить, бровки подвести. Улыбочку держать и в глазах выражать интерес. Больные должны от одного вашего вида выздоравливать. А вы развели тут хандру.

Медсёстры хихикали и разбегались подмалёвывать губы.

В общем, относился я к нему по-родственному.

Мне нравилось насмешливое спокойствие доктора Власихина, благодаря которому исчезает у больного панический страх.

В клиниках ласково говорят: зубок, шейка, головка, глазик и даже гнойничок. Гнойники-то зачем уменьшительно называть? Власихин ласковых слов избегал: нарыв есть нарыв.

И тут, подняв на лоб очки, он посмотрел на мой распухший палец без любопытства и принялся что-то писать.

– Я очень беспокоюсь, Егор Архипыч,– начал я.

– Здоровый думает обо всём на свете, а больной только о здоровье, – заметил он.

– Что у меня? – перешёл я на шёпот, догадываясь, что по записке, которую набросал доктор, потащат меня на операционный стол и оттяпают палец.

– Вульгарный, элементарный обычный бурсит, – сказал спокойно Власихин.

– Он не наследственный? – спросил я.

– Востроносые штиблеты носишь, вьюнош, модничаешь, ноги мучаешь – и вот результат. Судить надо за издевательство над ногой.

У меня отлегло от сердца.

– А врач – терапевт сказала, что у меня подагра. Значит, неправильно? – опять закинул я вопросец.

– Почему неправильно? – возразил Власихин. – Правильно она тебя напугала, вьюнош Василий, а то бы ты не пришёл сюда, стал бы мочой лечиться. Компрессы бабкины ставить, а тут вот укольчики пропишу. Чтоб выздороветь, надо от души поболеть. Превратим твоё седалище в решето – поумнеешь.

В общем, после дюжины уколов бурсит от меня отстал и вроде бы незачем стало идти к врачихе Аматуни, которую прозвал я про себя Прелестной Подагрой. Однако мамане моей запала в голову блажь спарить меня с Инессой Аматуни, и на дню по несколько раз она спрашивала, когда пойду к терапевту. Мне бы сразу отказаться от этого соблазна, но, говорят, в моём возрасте уже не умнеют, и я раскатал губу: взять в жёны врачиху – это вовсе неплохо.

Я не то чтобы влюбился в эту Аматуни, просто она так аппетитненько выглядела, что хотелось за ней приволокнуться, а там уж как кривая вывезет. Она ведь разведёнка – незамужняя была. Об этом маманя доподлинно всё выведала у всезнающих подруг. Перед моим походом в поликлинику Евдокия Тимофеевна заставила меня отутюжить костюм, повязать галстук и сунула в руки кудрявый букетище багряных георгинов. Да ещё попрыскала так обильно каким-то едучим одеколоном, что от меня даже собаки стали отбегать в сторону. Цветы было нести стыдно. И я то опускал их к колену, то прятал за спину.

Влюблённый мужчина выглядит дурак дураком.

В очереди к терапевту все на меня косились и чуть ли не зажимали носы.

В кабинете у Аматуни сверкал никель, таблицы предрекали неминуемую гибель от всяких простуд и немытых рук. Всё это наводило страх. Врач в белом, с кокетливыми нашивками халате была величественной и неприступной. Я онемел. Безъязыко протянул букет.

– Поставь в вазу, – сказала Аматуни медсестре, и та высвободила из моих судорожно сведённых пальцев цветы. Сразу стало легче.

– Ну, как нога? – справилась Аматуни.

– Лучше. Гораздо лучше, – поспешно ответил я.

– Раздевайтесь.

– Совсем? – спросил я, поскольку знал, что палец на ноге внизу.

– До пояса. Что не понятно? – окончательно выявив мою бестолковость, сказала врачиха.

– У меня нога.

– Знаю. Общий осмотр. У вас карточка пустая, как будто только что родились.

Прослушивая меня, Аматуни строгости не утратила.

– Так. Так. Так.

– Что? – спросил я, не понимая.

– Нормально. Одевайтесь.

Я осмелел и решился подбить первый клинышек:

– Вы, конечно, ко мне равнодушны, как к этому забору за окном, – начал я. – Но мне вы понравились.

Врачиха и медсестра затихли, ожидая, что последует. Я понял, что забежал слишком резко вперёд и спросил спокойнее:

– Вы любите кино?

– Допустим. Но ведь это отношения к болезни не имеет.

– А вы бы не смогли со мной пойти в кино, – будто в омут кидаясь, спросил я. – Говорят, интересный фильм.

Она посмотрела на меня, как на человека с приглупью, вроде героя «Женитьбы Бальзаминова»:

– Не имею желания.

– А в кафе посидеть? – не отставал я.

– Товарищ Душкин, у меня очередь, – отрезала она.

– А мне отсюда не выйти, – притворился я вовсе придурочным. – Может, проводите меня до выхода? Надо кое-что сказать.

– Если вы нашли дорогу сюда, то и обратно найдёте, – сказала резонно Прекрасная Подагра и открыла дверь. – Следующий.

Конечно, я обиделся. В своём воображении я уже сидел с Аматуней в зрительном зале кинотеатра «Космос» и даже провожал по ночному городу. А тут…

Пришлось рукой махнуть:

– Эх, гуляй, милка, с кем попало, всё равно любовь пропала, – сказал я себе и пошёл в пивную.

Узнав, что врачиха в кино со мной не пошла, маманя обиделась на неё за меня.