Анна Закревская - Inselstadt: Город-остров

– Помоги, – перекрывая нарастающий звон в ушах, умолял усталый голос, слышный одному архитектору. Потеряв координацию, Йоахим стукнулся лбом о доски, которыми был задраен входной портал, после чего в бессилии упал на колени. Однажды ему уже доводилось принимать одинокий ночной позывной на аварийной частоте, но тогда была война, и потрёпанные боем лётчики запрашивали по радиосвязи координаты аэродрома. То, что происходило сейчас, представлялось архитектору форменным бредом.

– Почему я… здесь? Чего ты хочешь от меня, город?

Ответа пришлось ждать так долго, что Йоахим готов был списать всё на две контузии и уйти прочь, пока никто не заметил его жалкое состояние.

– Я не город, – признался голос. – Я Морской собор. В новом городе мне больше не место. Помоги покинуть его.

«Перевезти грузовым поездом? – архитектор отчаянно пытался шутить, не желая сдаваться на милость безумию. – Или взорвать тебя совсем, чтоб не мучился? Это только в детских сказочках дома ходят на своих двоих…»

В следующий миг Йоахиму показалось, что чудом уцелевший шпиль колокольни проломил ему ребра и разорвал сердце, но прежде чем потерять сознание от боли, архитектор мысленным взором увидел его чертёж и план.

Рассвет застал Йоахима всё на тех же ступеньках – потерянного, уставшего, продрогшего до костей вопреки тёплой летней ночи. Окольными переулками он добрался до дома и, не раздеваясь, рухнул в постель. Последней внятной мыслью архитектора стало долгожданное осознание завершенности. Мосты построены, городу Йоахим Андерс не должен более ничего, а значит, город отпустит его. До следующей весны – или, быть может, навсегда. А колокольню наверняка снесут в его отсутствие, и со временем покажется, что и не было её вовсе…

Во сне мимо Йоахима шагали не то в марше, не то в танце бесконечные соборы, кирхи и ратуши, но вместо ожидаемого грохота и лязга в воздухе царила удушливая тишина. Едва не сбитый с ног острым выступом одного из зданий, архитектор спрятался за ближайший обломок мертвой арматуры, и лишь тогда смог внимательнее разглядеть беглецов.

Парад трёх столетий молча проходил перед ним на гигантских танковых гусеницах и многоногих шагающих платформах. Лишь где-то вдали, на обочине, плакала одинокая колокольня Морского собора, отчаянно желая присоединиться к великому побегу, но некому было дать ход её механизмам.

– Я прошу тебя, Йоахим, – изломав остатки гордости, вновь обратился собор к человеку. – Помоги мне уйти. Теперь, когда ты увидел наш способ и нашу тайну – пожалуйста, помоги.

Йоахим вгляделся в сложные сочленения гидравлических приводов, коленных валов и шестерёнок, каждая из которых диаметром была с его рост, а то и больше. Покосился на приборную панель, которая имела очень и очень отдалённое сходство с чем-то корабельным. И окончательно потерял дар речи при взгляде на монитор, до которого нынешним лупоглазым телевизорам было как до Луны пешком.

– Мало увидеть, – архитектору вдруг стало стыдно за предел своих знаний, – надо понимать. Я даже не инженер, а тебе явно нужен кто-то покруче. Прости.

– Ты единственный, кто слышит меня!!

Йоахим, собравшийся было прочь из сновидения, вздрогнул от окрика Морского собора.

– Ты можешь больше, чем город позволяет тебе! – гудел в высоте надтреснутый колокол. – Твои домики – жалкий миг перед глазами вечности! Твоим мостам выстроят замену прежде, чем они успеют обрести хотя бы подобие души!

– О чём ты?..

– Сделай шаг вверх, Йоахим! Сделай сейчас, ибо второго шанса ни у кого из нас не будет…

Йоахим рванулся вперёд в безумной готовности запустить по наитию сложное творение неведомых мастеров – или сгинуть меж его проржавевших шестерёнок, но рука архитектора внезапно оказалась поймана в тёплую ловушку девичьих ладоней.

– Наконец-то ты очнулся…

– Где я, Ката… рина? – голос у Йоахима сорвался на шёпот, имя всплыло словно из прошлой жизни.

– У себя дома, где ж ещё. Ты не заходил к нам ни вчера, ни позавчера, – попеняла ему Катарина. – Я узнала, где ты живёшь и уговорила консьержа отпереть дверь своим ключом. Эти чинуши здорово тебя напоили, да?

«Я не пил, радость моя», – хотел было ответить Йоахим, но при воспоминании о своём бредовом сне изрядно засомневался. Спустя короткое время живая, настоящая и пахнущая корицей девушка вытеснила собою бледный образ готической колокольни, и архитектор смог подняться на ноги. Невыносимое чувство обнажённости – тем более абсурдное, что Йоахим уснул, не раздеваясь вовсе – действовало на него сейчас так же, как могла бы подействовать кружка холодной воды за шиворот. «Да не всё ли равно, каким она меня видит?» – мысленно спросил Йоахим, разозлившись на себя за то, что ему вдруг оказалось не всё равно.

– Мне неловко, Катарина, право же, – вытолкать незваную гостью взашей было бы верхом грубости, поэтому Йоахим пытался обойтись словесными намёками. – Ты из-за меня опоздаешь на работу.

Девушка улыбнулась и хитро подмигнула архитектору.

– Грета так замучила меня своими нравоучениями, что я избавила себя от её общества и взяла отгул. А отгул – от слова «гулять»…

Бесенята в глазах Катарины скакали чуть ли не с транспарантом: «Неважно, от кого побег. Важно, к кому». Но Йоахим не смел взглянуть на зеленоглазую девушку. Не смел взглянуть на портрет жены и сына. Молчание затягивалось, становясь невыносимым.

«Мне грустно, когда ты запрещаешь себе быть счастливым», – признался с портрета Кай. Архитектор вздрогнул, словно получив хорошего тычка в спину, и по инерции сделал шаг из прошлого в настоящее.

В тот день Йоахим и Катарина выбрались далеко за пределы города. Кормили с руки беззастенчивых парковых белок, катались на больших парных качелях, взлетая попеременно почти до неба. Собирали цветы для гербария. Успели на речной трамвайчик, вернувший их, счастливых, на пристань Хафенбурга. В тот вечер Йоахим проводил Катарину до дома. В тот вечер Катарина впервые узнала, каким бывает поцелуй влюблённого мужчины.

В тот вечер Катарине было сказано, что Йоахиму она не пара.

– Ты правда думаешь, что уважаемый господин всерьёз заинтересован бесприданной сиротой с остландского побережья? – голос Греты полнился сарказмом. – Что он мечтает связать с нею свою жизнь отныне и навек?

Катарина хранила молчание, не желая спугнуть со своих обветренных губ призрак недавнего поцелуя.

– Не смотри на меня так, – нахмурилась Грета. – Да, я не мать тебе и не стану ею никогда. Но если бы я не забрала тебя из сиротского дома, не дала работу – кто знает, как сложилась бы твоя судьба? Так что будь добра, не наделай глупостей, ведь твоё доброе имя в этом городе – это и моё тоже.