Анна Закревская - Inselstadt: Город-остров

Рассеянно кивнув в ответ на всё разом, Катарина предпочла скрыться с глаз хозяйки в своём углу за пёстрой ширмой. Как бы там ни было, вопросы Грета задала меткие, но думать над ними девушка собиралась в одиночестве.

В какой момент вопросы эти, неотвеченные, обернулись началом сна – Катарина не уследила. В какой момент сама она, распавшись на части, обернулась грудой кирпичей и цветного стекла, и сколько времени лежала так, сочтённая за мусор – также осталось неизвестным. Но пришёл тот, кому видны были робкие линии её души. Пришёл так скоро, как только сумел, доработал набросок до чертежа и собрал Катарину в стройную башню с цветными витражами окон, распахнутых навстречу рассвету.

И не было дела башне – Катарине до того, насколько добрым будет её имя для города, который смотрел на неё сквозь удушливую вуаль выхлопных газов, соизмерял её с эталонами своих прямых углов – и всё это время видел единственно кучей мусора, бесполезной, неправильной и неприкаянной.

Ей было дело до того, кто сумел следовать линиям наброска.

***

Середина июля на северном побережье страны славилась ясными рассветами и вечерними грозами. Нынешнее лето исключением не стало. Но никто из жителей Хафенбурга, считающих дурным тоном попусту глазеть на небо, не заметил странной закономерности: в этом июле почти все молнии, словно сговорившись, били в вершину заброшенной колокольни Морского собора. Никто, кроме его бывшего пастора, который теперь служил в скромной кирхе неподалёку. Дождавшись, когда минует очередной ливень, пастор пересёк площадь, старательно избегая широких луж – в наступивших сумерках это было весьма затруднительно – и приник к случайной щели меж досок, закрывающих вход на колокольню.

Внутри было темно и тихо; любопытный пасторский нос уловил лишь слабый запах сырости и застарелой копоти. Но было, несомненно, что-то ещё: ветер. Еле различимый поток воздуха стремился сейчас изнутри вовне, нарушая все законы физики закрытого помещения. Пастор вздрогнул и на всякий случай осенил себя святым знаком. Ветер прекратился.

Йоахим, уже неделю работавший в крипте по ночам, святыми знаками пренебрегал, а вместо молитвенника использовал универсальный технический справочник. Страх не справиться, испытанный архитектором во сне, а затем и наяву, когда он послал к чёрту здравый смысл и впервые проник в недра собора, мало-помалу отступал под действием тихого голоса, который если и лез в голову Йоахима, то исключительно по делу. Например, чтобы подсказать, в какой из плит скрывается ключ авторизации, открывающий мастеру доступ в машинный зал. Или затем, чтобы указать на больные места системы, находившейся без движения почти три столетия. Следовало, впрочем, признать, что для своего почтенного возраста механизм сохранился более чем хорошо. Аномально сухой воздух подземелья был тому причиной или утерянная магия – собор не рассказывал, а архитектор не настаивал на немедленной откровенности, опасаясь повредить сложную механику доверия, которым здание за это время едва не разучилось пользоваться.

Немалую часть своих сбережений Йоахим отдал за шлифовальную машинку, пятилитровую канистру смазки, бочку бензина, переносные лампы и прочее в том же духе. Но не это представлялось ему проблемой. Чуть не каждый день архитектору приходилось лгать. Лгать на рынке, что адова уйма расходников нужна для загородного дома или – того хуже – для личного самолёта, который ему всенепременно переделают к осени из списанного истребителя. Лгать молодым семейным парам, жаждущим поскорее обрести отдельную жилплощадь, что загружен чужими проектами по самое некуда, при этом имея за душой лишь незавершённый набросок особняка для дочери мэра, обречённый тихо пылиться на чертёжном столе. О том, что каждое новое проникновение в крипту было незаконным, и говорить нечего. Но самая поганая ложь предназначалась Катарине, которая заслуживала свиданий в то самое время, когда Йоахима, вернувшегося со своей тайной ночной смены, помимо воли вырубало тяжёлым сном до нового заката. Но даже в этом сне зеленоглазая девушка появлялась до обидного редко, а холодного в своём совершенстве металла, отчаянно жаждущего огня и движения, было слишком много. И чуткие пальцы архитектора каждым своим касанием дарили древнему камню надежду на новую жизнь, пробуждая в нём подобие экстатической радости бытия.

Ночь за ночью, шаг за шагом Йоахим Андерс шёл вперёд и вверх, испытывая на прочность самого себя, поскольку чувствовал, что должен завершить эту безумную работу как можно скорее. Завершить – и вернуться к обычной жизни прежде, чем та окончательно покажется ему выцветшим, неинтересным сном, каким кажется простое оконное стекло тому, кто однажды был очарован многоцветными стрекозиными крыльями витражей. Но ночь за ночью Морской собор открывал архитектору новую, немыслимую высоту собственных технологий, принадлежащих иному месту и времени. Впрочем, какому именно – по-прежнему не рассказывал, и поэтому Йоахим не чувствовал за собой права поделиться тайной собора с Катариной.

На тридцатое утро Йоахим не ушёл домой, как обычно, потому что от усталости потерял сознание прямо в крипте, под сочувственными взглядами аскетичных мраморных ангелов. И то ли архитектор удачно приложился затылком о каменный пол, то ли один из ангелов особо выразительно подмигнул ему – но бардак смещённых приоритетов в голове Йоахима упорядочился сам собой, хрупкая серебряная нить его отношений с Катариной вновь стала весить больше, чем монументальная громада собора, и соотношение это представлялось ему единственно верным.

– Позволь Катарине увидеть тебя, – едва очнувшись, потребовал Йоахим от Морского собора. – Позволь ей увидеть, над чем я работаю. Хотя бы раз. Она не заслужила моей лжи.

– Прости, Йоахим, – ответил собор. – Но я могу дать человеку авторизацию лишь после того, как он сам услышит мой голос. Катарина пока не слышит. Впрочем, в этом нет нужды. Батареи набрали заряд почти до предела. Завтра я отпущу тебя.

Йоахим ожидал радостного облегчения, которое неизменно сопутствовало ему на финишной прямой любого проекта, но вместо этого архитектора накрыло неожиданной и горькой волной тоски. Разводной ключ выскользнул из его ослабевшей руки и грохнул о каменный пол, породив глухое эхо в отдалённых уголках ходовой платформы. Впервые возникло и оформилось в слова не поддающееся здравой логике желание уйти вместе , не выбирая между силой любви и высотой творчества.

Где-то в десяти метрах над Йоахимом беспокойный падре вновь приник к щели меж досок – на этот раз ухом. Святой знак уже не помог ему – стало ясно: в оставленной без присмотра крипте прочно обосновалась неблагая сила.