Ида Мартин - Твой последний шазам

Якушин жил в соседнем дворе, поэтому без пяти минут девять я не спеша выползла из дома. Перед самым выходом папа поцеловал меня в щеку и шепнув «много не пей», сунул в руку синюю двухтысячную бумажку. А мама, выскочившая из ванны с полотенцем на голове, поинтересовалась: «И через сколько тебя ждать?» Я ответила, что сама не знаю, но обязательно позвоню. Она со вздохом покачала головой и попросила передать привет Алексею. О том, что я еду не с ним, а с Якушиным, рассказать я не успела, а объяснять сейчас было некогда.

На улице стояла страшная духота, которая по ночам не спадала. От сухости и пыли листва на деревьях во дворе потускла и приобрела сероватый оттенок. Люди с измученными, невыспавшимися лицами тащились в сторону метро, на работу. За ними тянулся шлейф обильного утреннего парфюма, делового напряжения и обрывки телефонных разговоров.

Я смотрела на женщин в чересчур тесной для такой погоды одежде и радовалась, что на мне майка и шорты, а на ногах у меня удобные, видавшие виды кеды.

Впереди ждала приятная загородная поездка и встреча с Амелиным. Я представляла, как он удивится и обрадуется, и всю дорогу шла, глупо улыбаясь на ходу.

Якушин сидел в салоне «Газели» с распахнутой дверью и, кажется, звонил мне, потому что тут же спрыгнул вниз и сунул телефон в карман.

– У нас проблема. Машина не заводится. Нужно в сервис отгонять.

– Понятно.

– Поедем на своих двоих. – Он достал с соседнего сиденья почти пустой рюкзак. – Как ты и хотела.

Расстроилась я ощутимо, но виду не подала.

Он еще немного повозился, закрыл машину, и мы уже двинулись в сторону метро, когда у меня зазвонил телефон. Номер высветился незнакомый, но голос определенно был Лехин:

– Я вообще не понял! Что за кидалово? Я жду в метро. Ты где?

– Я же написала, что мне уже не нужно, со мной друг поедет.

– Друг? Нормально? Номер телефона твоя мама взяла у меня, сфотографировала меня, клясться заставила тоже меня, а поедет какой-то там, нафиг непонятный друг? А потом с кого опять спрос? Естественно, с Криворотова. Нет уж. Давай быстро подваливай сюда.

– Не переживай. Я сейчас позвоню маме и скажу, чтобы она сняла с тебя эту клятву.

С мамой стоило поговорить сразу, но я и думать про Леху забыла.

– Было бы очень любезно с твоей стороны, – он немного успокоился. – В таком случае я, может быть, еще успею уехать с ребятами.

Я немедленно позвонила маме и попросила ее избавить Леху от клятвы, потому что со мной поедет Саша, даже трубку ему передала, но у мамы случился приступ небывалой вредности.

– Ничего-ничего. В следующий раз будет головой думать. Если уж берешь на себя ответственность, нужно нести ее с честью.

Для мамы это было шуткой и какой-то глупой принципиальностью, а для нас – крайне неприятной ситуацией. Я попробовала сказать, что у Лехи дела, и он из-за меня может подвести людей, однако мама заявила, что вчера дел у него не было, и пообещала попозже перезвонить ему, чтобы узнать, со мной ли он.

Это была полная подстава.

– Ладно, Саш, извини, – сказала я озадаченному Якушину. – Придется мне ехать с этим Лехой. Мама уж как-то очень по-боевому настроена. В отпуске, похоже, переотдыхала.

– Не, ну какой еще Леха? Он вообще не при делах. Идем, я с ним сам поговорю.

Якушин был моей школьной безответной любовью. Любовью-фантазией, прекрасным недоступным принцем, красавчиком из старших классов. Долгое время я убивалась по нему, а когда познакомились ближе и подружились, все прошло.

Мы спустились в метро. Леха в темно-синей футболке с большим белым принтом «88», по типу футбольной формы, и вчерашних джинсах, с унылым видом подпирал плечом колонну, а когда увидел нас, встрепенулся. Первым подал руку Якушину и назвался. Саша сдержанно ответил.

– Слушай, Лех, – под прямым Лехиным взглядом он помялся. – В общем, с Тоней поеду я. Мы с ней давно знакомы, и я знаю, как уладить все эти дела.

– Да ла-а-а-дно? – протянул Леха издевательски. – Серьезно? Знаешь, как уладить? А вчера, интересно, где ты был, когда ее мать говорила, что, если один волосок упадет с головы дочери, она меня скальпирует и на кол посадит?

– Она такого не говорила, – засмеялась я.

– Я приехал вчера поздно вечером, – невозмутимо отозвался Саша. – И сразу перезвонил Тоне. Теперь все нормально.

– А вот и ненормально, – Леха сунул руки в карманы и с вызовом вытаращился на него.

Когда Леха переставал улыбаться, шрам сразу бросался в глаза и делал его лицо опасным.

– На тебя когда-нибудь малолетки кидали заяву за домогательства? Ты писал по три раза в неделю объяснительные? Состоял на учете? Сидел под домашним арестом? Тебе угрожали, что если еще раз что-то подобное повторится, то все будет уже по-взрослому?

Леха, по всей вероятности, был чуть младше Якушина, но наглость с лихвой перекрывала эту разницу в возрасте.

Якушин передернул плечами:

– Я подобными вещами не увлекаюсь.

– Так вот я тоже не увлекаюсь, но подставили меня нехило, и больше я на эти грабли наступать не намерен, – Леха повернулся ко мне: – Короче, либо ты едешь со мной, либо вообще никуда не едешь

От такого заявления я опешила.

– Давай ты просто пойдешь домой и успокоишься? – сказал Якушин.

– Это ты пойдешь домой и успокоишься, – огрызнулся Леха. – Я из-за вас своих друзей продинамил. Так что нефиг.

– Все. Уходим, – Саша потянул меня за рюкзак.

Не знаю, стал бы Леха нас останавливать, и что бы он вообще сделал, послушай я Якушина, но мне показалось неправильным так поступить с ним.

– Ладно, – сказала я. – Поехали вместе.

Саша осуждающе покосился на меня, а Леха согласно кивнул.

– Вот это другой разговор. Я тоже ненавижу напряги, – он похлопал Якушина по плечу. – Расслабься, чувак. Все будет зашибись.

Мама с папой ссорились редко. Их ссоры напоминали интеллектуальную дуэль, в которой побеждал тот, кто выдавал наиболее сложную фразу, означающую степень заблуждения оппонента. А через час или два они мирились. Обычно папа подходил к маме с заявлением: «Все равно ты неправа», после чего тут же, пока она не успела опомниться, озадачивал чем-нибудь совершенно бытовым: «Ты не видела мои очки?» или «Скоро будем есть?»

Однако помню период, когда они ссорились так, что не разговаривали по три дня. Мне тогда было восемь, и я очень переживала. Думала, а вдруг они больше никогда не заговорят друг с другом и не помирятся? Я же знала, что такое бывает. Сначала люди не разговаривают, а потом становятся чужими и разводятся.

– Ты больше не любишь папу? – пришла я как-то к маме с прямым вопросом.

– Люблю, конечно.

– Но вы же поссорились.

– Ссорятся, Виточка, и когда любят. Когда человек для тебя важен, важно его мнение и поступки. А с теми, кого не любят, не ссорятся. Только ругаются.