Юлия Волкодав - Счастье на бис

Он идет неторопливо, но в его спокойном шаге не старческая немощь, а чувство собственного достоинства. Большинство прохожих в такую погоду смотрят под ноги, а у него, как всегда, взгляд поверх голов. Как будто он на сцене. Сашка втайне любуется им. И вздернутым подбородком, и широкими плечами, и идеальной осанкой, которую не испортили годы. И даже волосами цвета перца с солью, которые он зачесывает назад, слегка фиксируя гелем. Раньше они держались еще и на лаке, но чертова астма внесла коррективы. И Сашке еще больше нравится легкая растрепанность в его прическе, появляющаяся к вечеру или в сырую погоду, когда одного геля явно недостаточно. Ой, кого она обманывает. Ей нравится абсолютно все. С ней рядом идет ее придуманный мужчина. Ее идеальный мужчина. Что бы ни казалось окружающим, до которых ей теперь нет ровно никакого дела.

Дверь почтового отделения он открывает царственным жестом. Пропускает ее вперед. К счастью, дождь смыл вечных бабулечек, желающих оплатить коммунальные услуги. У стойки только один влагоустойчивый дед заполняет какие-то бланки. Сашка встает за ним, жестом предлагая Всеволоду Алексеевичу сесть на стул. Всеволод Алексеевич отрицательно качает головой и остается стоять у нее за спиной. Не устал, хорошо. Правильно она сделала, что вытащила его из дома.

Дед все еще возится с бланками, никак не разберется, в какой графе что писать. Обычный дед, не слишком ухоженный, неприятно пахнущий, и Сашке даже не хочется анализировать природу этого запаха. С желтыми длинными ногтями и трясущимися руками. А ведь ему может быть даже меньше лет, чем Туманову. Сашка уже не раз убеждалась, что важен не год рождения, а то, как человек себя держит. Подумала и тут же устыдилась своих мыслей. Ей хорошо рассуждать. Может быть, дед одинокий. Может, у него нет никого, готового следовать по пятам днем и ночью. Гладить рубашки и стричь ногти. Впрочем, с маникюром Всеволод Алексеевич справляется сам. И следит за собой тоже сам. И гладит он лучше, чем Сашка, у которой вечно на каждой брючине по пять стрелок получается. К стирке она его не подпускает, даром что у них стиральная машинка. Порошки, кондиционеры – все это серьезные раздражители для астматика. Но в любом случае их двое. И у каждого есть как минимум одна причина чисто одеваться, аккуратно причесываться и прямо держать спину. А деда, может, никто дома не ждет.

– А здесь что писать? – в пятый раз спрашивает дед у почтовой работницы, которой нет до него никакого дела.

– Ну я же вам все сказала! Не отвлекайте, я почту отправляю!

Сашка заглядывает деду через плечо, придвигаясь чуть ближе.

– Вот тут дату и подпись, – показывает пальцем.

Дед резко оборачивается.

– А ты чего лезешь? Спрашивали тебя? Ишь ты, курвица! Табачищем от тебя, как от пепельницы, несет. А потом у таких, как ты, дети без ушей рождаются!

Сашка на мгновение теряется. Давно она не работала с таким контингентом, поотвыкла от проявлений старческой деменции. Пытается соотнести услышанное с реальностью, найти причинно-следственные связи в неожиданных претензиях деда. И в следующую секунду видит, как тяжелая рука Всеволода Алексеевича сгребает деда за грудки.

– Слышь, ты, мудак недоделанный! Сиди дома со своим маразмом и пей галоперидольчик! Ты как с женщиной разговариваешь? Думаешь, если до седой жопы дожил, то все можно? Старость нужно уважать? Ну так я тебе на правах старшего сейчас как въе…

И все это красивым, поставленным баритоном, надо заметить. Договорить Всеволод Алексеевич не успевает, деда как ветром сдувает. Даже бумажки свои забыл недозаполненные. Почтовая работница поднимает голову от стопки писем и без всяких эмоций констатирует:

– Как хорошо, что вы его прогнали. Может, сегодня не вернется. Каждый день сюда шастает и скандалы закатывает. Следующий!

Сашка все еще в оцепенении, поэтому Всеволод Алексеевич молча берет из ее рук паспорт и кладет на стойку.

– Выдайте нам посылочку, будьте любезны. На фамилию Тамариной.

Он само обаяние. Народный артист, интеллигент, франт. Который ну никак не мог произнести все то, прозвучавшее в адрес деда. Сашка сто раз себе напоминала, в какой среде прошло детство маленького Севы. Послевоенная Марьина Роща – самый криминальный район Москвы. Да и шоу-бизнес – не институт благородных девиц и не кадетский корпус. И Туманов совершенно прав, дементные агрессивные деды понимают только силу. Бить их, конечно, нельзя, но разговаривать надо жестко, иначе не поймут. И все-таки…

Посылочку им, разумеется, выдают. И через пять минут Всеволод Алексеевич уже увлеченно роется в коробке, рассматривая яркие пакетики с конфетами и баночки с конфитюром на фруктозе. Довольный как ребенок, получивший новогодний подарок. Как и договаривались, сам несет коробку домой. По дороге Сашка все-таки решается задать мучающий ее вопрос:

– Всеволод Алексеевич, а от меня действительно пахнет табаком?

Черт бы подрал этого деда. Она ведь всегда переодевается. И руки моет. Волосы у нее короткие, вряд ли хранят запах. Может, у деда просто пунктик? Мало ли, как его глючит. Может, он всем женщинам одно и то же выдает. Но Всеволод Алексеевич как-то странно ухмыляется.

– Что? Пахнет?!

Кивает.

– Предупреждая твой сеанс самобичевания, замечу, что мне нравится запах табака. И если ты не станешь курить в спальне, то ничего не случится. Я и сам бы с удовольствием курил, если бы мог. И сигарета в женской руке мне нравится. Вот такой я извращенец. Это чертовски сексуально.

Сашка тихо ойкает. А он смеется. И берет ее под руку, потому что дождь усиливается, а зонт у них по-прежнему один.

– Можно, Всеволод Алексеевич? – Сашка замирает на пороге.

Глупо, конечно, стучаться в спальню, где ты ночуешь чаще, чем в своей собственной. Но она встает гораздо раньше его и, если потом требуется зайти назад, стучится.

И он прекрасно знает, зачем она пришла, не дождавшись его появления на кухне. И сразу мрачнеет. Он сидит на краю кровати, только что из душа, влажные волосы зачесаны назад. На Туманове синий махровый халат, и даже в нем он выглядит артистом, хоть сейчас на сцену.

– Опять? Всё чаще и чаще. Скоро каждый день начнем менять!

– Неделя прошла, Всеволод Алексеевич.

Сашка сама предпочла бы, чтобы это происходило реже. Лучше вообще никогда. Никогда у доктора Тамариной не дрожали руки, никогда ничего не екало, даже в бытность студенткой-практиканткой. А сейчас и опыта завались, и рука набита до автоматизма. Но только не с ним. Иногда Сашке кажется, что легче было бы нанять медсестру. Но он же никого к себе не подпустит.

Всеволод Алексеевич тяжело вздыхает и скидывает халат. Дозатор инсулина лежит на тумбочке, он может не подсоединять его около часа. Вполне хватает, чтобы спокойно принять душ и не спеша одеться. Электронная коробочка цепляется на пояс брюк, а ночью он кладет его рядом на постель. Очень удобная штука, если бы не еженедельная замена канюли – иглы с фиксатором, через которую инсулин поступает в организм. Одна неприятная процедура в неделю при ее установке вместо ежедневных многократных инъекций. Чудеса техники и электроники. Проблема в том, что он вообще боль не переносит. И Сашка чувствует себя последней сволочью, когда приходит к нему вот так, по утрам понедельника.