Андрей Смирягин - Океан между

– Хорошие у тебя друзья…

– Еще бы, ведь они из музея.

– Из музея! А что они там делают?

– Они там висят.

Он прочел недоумение в ее глазах.

– Не пугайся, мои друзья – это картины в музее изобразительных искусств. С ними я и хочу тебя познакомить.

– Ха-ха, Самолетов, ты просто прелесть, я просто сгораю от желания пойти с тобою в музей…

Никита почему-то вспомнил Глорию. Однажды в Штатах на ее вопрос, куда они сегодня пойдут, он ответил: «В национальный художественный музей». И она разочарованно произнесла: «Ты хочешь в музей? Но ты уже был в одном!..»

– Отлично, тогда я буду твоим экскурсоводом, – воскликнул Никита, в восхищении глядя на Лану, не скрывающую своего интереса к тому, что он безгранично обожал.

От храма они перешли дорогу и направились ко входу в музей живописи, который почему-то носил имя великого поэта. Самолетов с пиететом относился к пииту, но все время силился понять, какая связь между ним и живописью.

Когда они раздевались в цокольном этаже музея, он заметил странные взгляды гардеробщиц в сторону его подруги. Он посмотрел внимательнее и обнаружил, что ее высокие каблучки и короткая юбочка с разрезом на боку как-то мало вяжутся с сосредоточенно-возвышенной аурой музейных стен. Мало того, последняя пуговица на разрезе с торчащей из нее черной ниткой все время расстегивалась, открывая ногу Ланы в темном чулке чуть ли не до пояса.

«Ну и пусть! – подумал Никита. – Если это кого-то смущает, то это их проблемы!»

И, взяв изумленную, судя по ее широко раскрытым глазам и приоткрытым губам, музейным интерьером Лану за руку, он повел ее по широкой лестнице из красного мрамора вверх, к божественному искусству.

Первым на их пути оказался зал временных экспозиций, где проходила выставка современных художников-авангардистов. Никита, оглядев огромные полотна, забрызганные красками вдоль и поперек, поморщился и потянул Лану дальше. Но та неожиданно заупрямилась, желая осмотреть все.

– Лана, пойдем, тут нет ничего интересного, – заметил Никита нетерпеливо.

– Ну и что, – спокойно ответила та. – Я никогда такого не видела и хочу посмотреть.

– Этим они и берут! – с досадой воскликнул он. – Никто ничего подобного не видел, и поэтому все хотят посмотреть.

– А что здесь нарисовано? – словно неискушенная маленькая девочка, спросила Лана, взирая на красочную мазню.

– Не знаю, надо название прочесть, – буркнул Никита. – Ага, картина называется «Песня», в скобочках: «Не окончена». Интересно, что – песня или картина?

– Ой, а это с какой стороны надо смотреть?

– Лучше с изнанки… – мрачно ответил Никита. – Тут написано, что картина называется «Истина», в скобочках: «Версия 2».

– Мне кажется, ты слишком строг, – улыбнулась Лана. – А вот окружающим она нравится, все только на нее и смотрят.

Никита оглянулся и обнаружил, что в их сторону в самом деле направлены взгляды большинства присутствующих в зале мужчин.

– Ну да, только смотрят они вовсе не на картину, – сказал он, сразу поняв, в чем дело.

– А куда? – удивилась Лана.

– Они смотрят на главный экспонат в этом зале. Можно сказать, на шедевр.

В глазах Ланы читалось полное недоумение.

– Они смотрят на тебя! – рассмеявшись, объяснил Никита.

– Ой! Я что – как-то не так одета? – засмущалась Лана. – И пуговица все время расстегивается… И эта проклятая нитка из нее торчит…

– Ну, это легко исправить…

Заведя смущенную спутницу за ближайшую колонну из фальшивого мрамора, Никита наклонился к ее обтянутым черными чулками коленкам, почти касаясь их носом, после чего аккуратно, чтобы не оторвать пуговицу, откусил нитку зубами.

– Молодые люди, не облокачивайтесь на колонну! – тут же раздался строгий голос пожилой смотрительницы в синей униформе.

– Мамаша, не беспокойтесь. Она же не упадет, – примирительно произнес Самолетов.

Смотрительница скривила морщинистый ротик:

– И вообще ведите себя прилично, вы в музее!

– Мы постараемся ничего не украсть, – улыбнулся Никита и быстро увлек «лучший музейный экспонат» дальше, к своему любимому залу импрессионистов.

– Ты спрашивала о моих друзьях? – сказал он, благоговейно застыв посередине зала. – Вот они, почти все здесь. Они воспитали мой художественный вкус и отношение к женщине.

– Ты серьезно? – изумилась Лана. – Первый раз слышу, что живопись может повлиять на отношение к женщине.

– Еще как может! – уверил ее Никита. – Импрессионисты первые покончили с холодом античных богинь и классической симметрией в изображении женского лица. Вот посмотри, например, на эту «Обнаженную» Ренуара. Раньше, изображая женское тело, художники и думать не смели о том, чтобы использовать синий и зеленый цвета. Критики даже называли эту картину изображением большого куска мяса. И где теперь эти критики, и где Ренуар?.. А вот посмотри на этот портрет актрисы Жанны Самари. Готов поспорить, что художник получил в свое время хороший нагоняй от оригинала за столь вольное обращение с ее лицом. Заметь, он полностью пренебрег точностью пропорций и правильностью глаз! Вряд ли ему удалось объяснить столь симпатичной модели, что тем самым он передает неуловимое женское обаяние.

– А разве другие художники женщин не рисовали? – заинтересованно спросила Лана.

– К сожалению, все прекрасное в живописи на импрессионистах и закончилось, – безапелляционно заявил Самолетов. – Дальнейшие попытки изобразить женское тело при помощи двух квадратов и трех треугольников имеют отдаленное отношение к эстетическому восприятию телесной красоты. Придумав правила игры для живописи, художественная богема замкнулась сама на себе, видимо, смертельно обидевшись на мир за изобретение фотографии и кинематографа, что лишило живопись единоличного права на отображение окружающего мира.

– Как интересно ты рассказываешь! Ты, наверное, в детстве хотел стать художником?

– В детстве я мечтал стать пожарником. Хотя рисовал очень неплохо и ходил в художественную школу. Мои картины даже брали на детские выставки. Однако во мне никогда не было божьей искры настоящего живописца, зато я был отличным копиистом. Я смотрел, как рисуют мои товарищи и, используя их приемы, несколько модифицируя и развивая их, создавал свои произведения.

– По-моему, все художники так учатся рисовать.

– Все! Но гениями становятся единицы. Когда я понял, что гения из меня не получится, а с другим положением я смириться не мог, то бросил рисовать навсегда.

– Как же ты это понял?

– А-а, длинная история.

– Расскажи, ну пожалуйста! – по-женски настойчиво попросила Лана.

– Ну хорошо, слушай. Это было в пионерском лагере, – начал рассказ Самолетов. – Меня, как лучшего рисовальщика, выбрали редактором стенгазеты, а в помощники дали одного мальчика из нашего отряда. Когда он показал свои рисунки пионервожатым, они долго смеялись над его непонятной мазней. Однако когда я увидел эти рисунки, то сразу понял, насколько это неординарно.