Илона Якимова - Белокурый. Грубое сватовство

– Но постойте, разве Генрих не платит вам?

– Мой союз с Генрихом – дело только мое и короля. Это ведь как в любви, сэр Джордж. Если я оказываю сердечное внимание даме, разве я обязан тем же вниманием ее крестнице или служанке? Если я вам нужен, купите меня, Питтендрейк.

– Более всего очаровывает, граф, – с уважением отвечал Питтендрейк, – как прямо вы об этом говорите…

– Виляют мальчишки, вроде Леннокса, – с усмешкой отвесил Босуэлл. – А я свою силу знаю. Ведь он тоже не прочь подставить вам кошель, я угадал? Или не вам, а Тюдору – всё одно для нашей бедной родины.

– Могу предложить сто фунтов.

– Предложите триста – у вас есть, я знаю. Мелроуз наверняка дает больше. Арран отблагодарит вас за эту трату.

– Только если вы подпишете статьи, Босуэлл.

– И, в том числе, ту, где говорится, что, если младенец Мария Стюарт умрет, править Шотландией будет Генрих Тюдор?

– А, так вы знаете… – Питтендрейк улыбнулся, чтоб скрыть замешательство. Если Босуэлл – лорд королевы, откуда ему известно про статьи так полно и точно? Если же нет… – Тогда почему вы до сих пор не с нами, граф?

– Сам порой не понимаю, сэр Джордж.

Белокурый откинул голову на спинку кресла, резьба больно впилась ему в затылок, и это очень помогло не улыбнуться. Дугласы сожрали наживку, теперь дело за тем, чтоб железные скобы капкана удержали взбешенного зверя. Пусть бесятся – после, когда он затолкнет им все пламя ада обратно в глотку.

– Приезжайте ко мне… в Далкит, – предложил Джордж Дуглас, так нежно и осторожно, словно нервную девицу замуж сманивал. – Вам следует поговорить с моим братом… прежде, чем принять решение – чтобы устранить все бывшие у вас в прошлом разногласия.

Нет, он достаточно умен, чтоб не зазывать Босуэлла в Танталлон – в лапы к самому Ангусу, на что Хепберн, при всем мнимом дружелюбии, определенно не согласится. Танталлон станет ему могилой, и это он чует, а в Далкит из любопытства все-таки сунет свое лисье рыло. Изумительное зрелище, думал тем временем Клидсдейл, более, чем слыша – угадывая по выражению лиц и жестам, о чем идет разговор за большим столом – когда оба собеседника не доверяют друг другу ни на толщину конского волоса.

– Выдайте мне заложником старшего сына, Питтендрейк – приеду. Но и Клидсдейл прибудет со мной вместе, чтоб у вас не было повода оправдаться потом перед лордом-правителем моим дурным нравом, или оскорблением вашей фамилии, или еще чем, по вашему выбору, дражайший сэр Джордж.

– О! – поддел Питтендрейк. – А в прежние времена вы не были столь подозрительны, ваша светлость!

– Ну, в мои лета разумная предосторожность не повредит. У меня самого только один сын, и я рассчитываю увидеть, как он войдет в возраст, прежде чем станет следующим Босуэллом.

Предложенные условия не нравились Питтендрейку насколько, насколько это возможно. Этот стервец требовал в заложники не просто его старшего сына, но вероятного следующего графа Ангуса – ввиду отсутствия у Арчибальда Дугласа сыновей законных.

Патрик прочел его колебания, как в открытой книге, на лице его все еще мерцала улыбка – одновременно и чарующая, и раздражающая собеседника.

– Не грустите, сэр Джордж, – молвил он самым сердечным образом. – Не пройдет и полугода, как мы научимся доверять друг другу… быть может. Присылайте заложника, ждите в гости.

Шотландия, Ист-Лотиан, Далкит, весна 1543

– Возьми в рот, если он захочет, – произнес Джон Лайон, с ненавистью глядя на молодую женщину, недвижимо сидящую на постели. – Делай, что он скажет, только не смей целовать – все твои поцелуи для меня одного. Узнаю – заживо шкуру спущу…

Дженет зябко охватила руками плечи, закуталась в покрывало поверх сорочки. Кузен всю ночь наставлял – помимо тягостного для нее соития – как ей следует убить их кровного врага, будто смерть Босуэлла в Далките была делом решенным. Как если бы смертью Босуэлла уже стала она, Джен Джорди Дуглас.

Тело, измученное тяжелыми родами, еще не восстановившиеся регулы, и она бледна, как худшая тень ада, а Джон Лайон мечется по спальне, выкрикивая проклятия, поношения, чудовищную хулу. Джен было холодно, очень холодно, не столько от весенней сырости – покои лорда Глэмиса хорошо протоплены парой жаровен, но от воспоминаний, которые Джон оживлял перед нею со всем красноречием фанатика, от ненависти, бьющейся в голосе Глэмиса, словно змея в кулаке Геркулеса. Костер его матери и смерть ее отца – то, в чем был виновен человек, завтра прибывающий в Далкит, чтобы заключить самый значимый за последние тридцать лет союз в Мидлотиане – через кровь, через вражду, через смерть. То и другое она помнила слишком отчетливо, чтобы смочь забыть, чтобы согреться под двумя одеялами – ее трясло, как в лихорадке, но подлинный ужас она испытала мгновением позже. Наскучив поносить еще здравствующего Босуэлла и изобретать посмертную судьбу его трупу, Джон Лайон метнулся к ней, схватил за плечи, больно стиснул:

– Дядя не разрешил мне придушить твоего щенка – здесь, в Далките, – сказал он с улыбкой, и ледяная дрожь прошла по спине Дженет от выражения узких зеленых глаз. – Но, видит Бог, я это сделаю, если ты попробуешь ослушаться меня, Дженет. Ты все поняла?!

Он приберег под конец самый крупный козырь.

Джейми, она назвала его Джейми, плод кровосмесительной связи насильника и жертвы, не Дэвид, не Джордж, не, упаси Господь, Арчибальд – ни одно из громких фамильных имен Дугласов не годилось для этой хрупкой, болезненной, маленькой жизни, для трех месяцев ее настоящей, подлинной жизни, ее счастья, ее любви. Для сына Джона Лайона Глэмиса, который мирно спит сейчас в колыбели в общей комнате служанок леди Питтендрейк, а вырастет бастардом шлюхи – ибо Джон не признает его никогда.

– Ты не осмелишься… – прошептала она, сама не понимая, как решается противоречить. – Ты не осмелишься, Джон!

– Желаешь проверить? – только и спросил он. – Рискни, паршивка.

Еще раз осуществив над ней то, что, как искренне полагал он, должно было даровать ей неземное блаженство, лорд Глэмис той же ночью покинул и теплую спальню с двумя жаровнями, и сам замок Далкит – презрев распоряжение главы семьи, согласно которому он должен был встретить гостя и принести ему свои извинения. Когда наутро Джен рассказали о том, что он не подчинился самому Ангусу, она уже не сомневалась, что Джон осмелится и на худшее.

Но худшей проблемой Питтендрейка стал не отъезд племянника, за которого теперь перед Босуэллом вновь придется извиняться ему самому, но внезапное упорство старшего брата. Накануне объявленной встречи граф Ангус также покинул Далкит и отбыл в Танталлон, несмотря на то, что прежде сам дал волю Джорджу на переговоры с Белокурым.