Людмила Волынская - Мама для Маши

– Зайти можно? – с плохо скрываемым чувством неловкости спросил Игорь.

– Пошли, – согласилась она с вялым безразличием, но, помедлив, все же добавила, – только я гостей сегодня не ждала.

– Я же не на угощение напрашиваюсь, – попытался пошутить он.

Не спеша они вошли в подъезд типичной провинциальной хрущевки. Такими до сих пор пестреет, если не вся территория бывшего Союза, так добрая ее половина. За столько лет все уже успело стереться из памяти. А сейчас вот снова вспомнилось: и лавочка эта у подъезда, и беседка, и площадка между третьим и четвертым этажом, и его руки, и его губы…

Привычным поворотом ключа в замке Аня открыла дверь.

– Входи, – позвала она его за собой.

Навстречу с радостным лаем выбежала из гостиной Аза – восьмилетний черный кокер-спаниель, подарок бывшего мужа. Завертелась волчком, поскуливая, повизгивая, виляя коротким обрубком хвоста.

– Это Аза, – объяснила Аня, присев на корточки и обхватив руками доверчивое создание.

Выражая неистовую радость, Аза вилась у ног, обнюхивая, убегая в гостиную и возвращаясь обратно. Успокоившись, она забралась под стол и, уложив голову на вытянутые передние лапы, стала с любопытством наблюдать за тем, что происходило в прихожей. Но и этого удовольствия она вскоре лишилась.

Зацепив пакет за крючок вешалки, Аня пошла в кухню. Открыв холодильник, окинула взглядом его содержимое: рядом с пакетом молока и кастрюлькой с супом красовалась недавно оставленная Любкой банка шпротов. В хлебнице лежало полбатона позавчерашней выпечки. Для бутербродов сойдет. Неловкая пауза…

– А здесь ничего не изменилось, – пытаясь скрыть неловкость, Игорь обвел взглядом кухню.

Освеженный белой краской буфет в углу, рядом небольшой холодильник, плита, мойка, навесной шкафчик над ней да стол у окна – вот и все ее небогатое убранство.

Достав из шкафчика кофе, она привычно насыпала его в кофеварку.

– Менять что-то хочется до определенного возраста, – наливая в кофеварку воду, заметила она. – А когда от жизни ждать больше нечего, какой смысл менять вещи?

Заметив на себе его отстраненно-задумчивый взгляд, она почувствовала себя неловко. Сарафан не первой свежести, лоснящееся лицо, волосы, слипшиеся от пота и пыли, а ноги-то, ноги…

Внезапно раздался резкий звонок. Вздрогнув от неожиданности, Игорь удивленно вскинул брови. Аза со звонким лаем бросилась в прихожую.

– Это Томка, – сказала Аня, присев на табурет.

– Она по-прежнему здесь живет? – удивился Игорь. – Не открывай. Подумает, что никого нет.

– Не подумает. Когда никого нет, Аза не лает. Да и видела уже, небось, из окна, что я не одна шла. А любопытства, как и наглости, ей не занимать.

– Все такая же?

– Горбатого могила исправит, – с досадой ответила Аня.

Впрочем, звонок больше не издал ни звука.

– Да уж, – ухмыльнулся Игорь, – должна бы понимать, что третий всегда лишний. А что, такое случается? – попытался он разрядить обстановку, несмотря на ее несговорчивый вид.

– Игорь,… – Аня устало поднялась, – то, что я тебя пригласила, вернее, согласилась, не дает тебе права на подобные намеки. Не буду я открывать. Пусть думает что хочет.

В прошлом все они: Томка, Любка и Аня были одноклассницами. Поначалу Томка с Аней дружили еще и по-соседски. У Томки отца отродясь не было, мать работала санитаркой в Доме малютки, и во время ее дежурства повзрослевшая дочь время от времени устраивала для подруг «светские рауты» с шмурдяком и сигаретами «Родопи». Захмелевшим девчонкам было заманчиво под иностранные песни дымить сигаретами, слушая Любкины байки о взрослой любви. В своей семье Ане было неуютно. Жили так, словно никому друг до друга не было дела. Работавшая бухгалтером в автоколонне мать, дома напоминала заведенную машину, по инерции говорившую привычные слова и выполнявшую однообразную работу. Отец, работавший дальнобойщиком, был человеком замкнутым и жестким. Только и того, что деньги в семье водились. А семьи как таковой не стало, когда обнаружилось, что на стороне он завел любовницу. Поначалу, не отличавшаяся красотой и женственностью, ее мать терзалась ревностью и упреками, предъявляя отцу письма, из которых Аня поняла, что на стороне он еще прижил ребенка. Возможно, закончили бы они разводом, если бы отец вдруг не стал слабеть, чахнуть, затем ходить по докторам, вследствие чего у него обнаружили последнюю стадию цирроза печени. Раскаленная докрасна домашняя обстановка после случившегося у отца первого кровотечения приобрела зловещий багровый оттенок. Мрачность матери облачилась в скорбь. После школы не хотелось возвращаться в удушающую атмосферу приближающейся смерти. Хотелось радоваться жизни. В последнем учебном году у них в классе появился Игорь, и все девчонки дружно сошли с ума. Аня по умолчанию примкнула к когорте умалишенных дур, странным образом при этом преобразившись. То ли любовь ее так окрылила, то ли время пришло, чтобы бутон превратился в розу. Все это заметили, кроме нее самой. Она замечала только его, потому и удивилась, когда из всей пытавшейся понравиться ему девичьей стаи он выбрал ее. Она стеснялась своей первой любви, боясь выставленным напоказ счастьем сглазить его, поэтому в школе проявляла к нему напускное равнодушие. Он подхватил игру. Это подстегивало еще больше, а вечерами они давали волю своим чувствам. Даже когда умирал отец, сдавленная смертным смрадом, она упивалась своей любовью. Даже когда на гроб упали первые комки влажной земли, она терзалась тем, куда он внезапно пропал. Пропал на долгие двадцать лет…

Выключив кофеварку, не в силах взглянуть на него, она сказала:

– Налей себе кофе. Мне не надо. Подожди немного, я в душ, – и, боясь быть превратно понятой, тотчас добавила, – пыль, знаешь ли…

– Хорошо, – кивнул Игорь, налил кофе и пошел в гостиную.

Раздевшись, Аня подставила тело под теплую приятную струю душа. Смыв тяжелый налет усталости, она ощутила под ним призабытое предчувствие чего-то нового, зависящего именно от нее. Слишком долго она послушно плыла по течению жизни, пытаясь приноровиться к нему, с опаской огибая препятствия, изредка возникавшие на ее пути. Она и не пыталась спорить с жизнью. Слишком рано она познала силу ее течения, никому из людей неподвластную. И куда оно привело ее, это течение? В стоячее болото… Кто знает, как бы все повернулось, поступи она тогда иначе. И вдруг… Впервые с отчетливой ясностью она поняла, что именно иначе она и поступила. Да, иначе, начиная с того проклятого аборта, который и искалечил ее внешне такую благополучную жизнь. Вот когда она впервые ступила в омут и, избавившись от ребенка, направилась сразу же против течения, против того, что давала ей жизнь. Вот тогда-то она и бросила вызов жизни. И все эти годы она пыталась прибиться к отмели, к затишью, чтобы как-то удержаться на плаву. Всеми ее поступками руководило одно единственное чувство – боязнь потерять своего мужа. Любила ли она Олега? Она благодарила за него Бога, полагая, что это подарок судьбы за пережитые страдания. Это сейчас все спят с кем хотят непонятно с какого возраста. Неотъемлемый атрибут свободного общества… А в советское время?! В семнадцать-то лет?! Лишиться девственности до замужества считалось, мягко говоря… А аборт?! Это ни в какие рамки тогдашней морали не укладывалось. Намыливаясь, Аня поймала себя на том, что неосознанно рассматривает свое тело. Похудела, что и говорить… Жаль, моложе выглядеть от этого не стала. Да что уж теперь. Эта молодость… словно нож в сердце. Полоснул он по нему, ох, как полоснул… Жестоко. Ничего, пережилось.