Ольга САТОСОВА - Осталось жить, чтоб вспоминать

Уже не видела я, как приземлился наш самолёт, не помнила, как получала свой багаж, как ехала на такси. Хотелось побыстрее увидеть любимое лицо Алена, вот поэтому я (хоть и бедная, как принято считать у нас, студентка) позволила себе взять такси из аэропорта. Перед глазами всплывали картинки будущей встречи с Аленом.

Я уже представила его на пороге их комнаты, когда я постучу им в дверь. Он сначала удивится, неожиданно увидев меня, затем смутится, а потом засияют его черные глаза, и появится милая, любимая до боли, улыбка на его губах, и всё его лицо озарится от счастья встречи со мной.

Боже! Как я ошибалась!

Не знала я, что удары судьбы так скоро обрушатся на меня, стоит всего лишь взять ключ от нашей комнаты на вахте, подняться на 3-й этаж, открыть ключом дверь и войти в комнату…

Вот я сейчас думаю, что какие-то мелочи, иногда просто пустяки, могут резко и бесповоротно изменить судьбу человека, сломать ему жизнь, и потом уже нельзя будет что-либо изменить и исправить.

Я думаю, если бы я сразу оставила свои вещи прямо у порога комнаты и уехала к Алену, возможно, жизнь моя и его сложились бы совсем по-другому или не так болезненно, чуть ни трагически.

Но история не терпит сослагательного наклонения. Случилось то, что случилось.

Я тогда сделала всё же те свои "роковые" 5-6 шагов в сторону моей кровати…

Эти шаги и стали первыми шагами навстречу моей жизненной трагедии.

На белом покрывале, которым была застелена моя кровать, одиноко лежал запечатанный конверт. Почерк, которым был написан адрес нашего общежития, был мне незнаком… но сердце моё уже замерло, как в смертельном испуге – обычно такой неровный и корявый почерк бывает у иностранцев.

« Неужели это письмо от Алена?» – безумная мысль пронеслась у меня в голове. «Зачем письмо? Почему письмо? Зачем и что надо мне писать? Он же может мне и без письма сказать… при встрече!»

В моей голове пчелиным растревоженным роем пронеслись всевозможные мысли и вопросы…

Дрожа от нервного стресса, я осторожно взяла трясущимися руками тот конверт. Не только руки, но и всё моё тело дрожало, как последний осенний листик на ветке – ещё один порыв ветра, и его оторвёт от родимой веточки и навсегда унесёт в некуда. Вот так внекуда душа моя улетела при прикосновении к тому конверту.

Я его держала в своих руках с таким страхом и ужасом, как будто оттуда, из конверта, вместе с письмом сейчас выползет маленькая смертельно-ядовитая змея, или у меня на ладони появится ядовитый порошок.

На конверте не было почтового штампа, меня это тогда насторожило… Был лишь указан адрес нашего общежития, номер комнаты и моя фамилия.

Первое, о чём я тогда подумала, как такой конверт мог попасть на мою кровать в комнату, закрытую на ключ.

С трудом дыша и еле двигая пальцами (они не слушались меня, были как парализованы), я всё же разорвала конверт и вынула из него 2 листика, вырванные из тетрадки в клеточку. Дрожь в руках и в теле, слёзы, застилающие мои глаза, не давали мне разобрать буквы и слова – всё расплывалось и виделось, как сквозь туманную завесу.

Я сейчас помню только первых два слова и восклицательный знак: "Милая Оленька!" Я поняла, что всё кончено.

Я читала слова, предложения, но не понимала их смысла, я видела русские буквы и русские слова, но письмо как будто было написано на чужом языке. Я несколько раз перечитывала письмо, но не понимала его смысла. Я только поняла, что оно от Алена.

Как трагична была моя ошибка!

Боже! За что ты меня так?!

Но я ТОГДА не знала всей правды, мне не суждено было узнать её тогда. Лишь спустя 35 лет, уже в следующем веке, мне стала доступна вся правда о том коварном замысле, от которого так жестоко пострадали мы оба, я и Ален.

История, подобная шекспировской трагедии "Отелло", разыгрывалась не на сцене Краснодарского драматического театра, а в моей личной судьбе.

Я продолжала читать и перечитывать письмо, не понимая содержания. От моих слёз письмо превратилось в мокрую тряпку с расползающимися во все стороны чернильными подтёками.

Почему "надо расстаться"? Почему "так надо"? Я читала и не понимала.

Только через какое-то время до меня стал доходить смысл полученного письма.

Я понимала, что Ален был влюблён в меня, и чем дальше продолжались наши отношения, тем сильнее это сближало нас, и тем больнее была бы наша разлука.

Но почему разлука?

Я понимала, что для него в то время главным была учёба, ради которой его страна направила в Союз учиться. Он свою жизнь в будущем видел не только в медицине, но и в большой политике, а для таких людей семья и личная жизнь уходили на задний план.

Не зря же в самый первый день нашего знакомства с ним он напомнил мне Артура, героя романа "Овод". Чуть ближе узнав Алена, я утвердилась в своём первом впечатлении о нём. Когда, после знакомства на вечере в субботу, мы в понедельник с Ириной встретились на занятиях в университете, я сказала ей, что Ален своей одержимостью и мыслями о борьбе ливанского народа за независимость напоминает мне Овода, только ливанского Овода, живущего не в 19-м, а в 20-м веке.

Когда мысль о том, что между нами всё закончено, и я его больше ни-ког-да не увижу, наконец-то дошла до моего понимания, всё перед моими глазами стало растекаться, терять свои привычные формы и очертания и куда-то уплывать. Все предметы в нашей комнате и всё, что до этого имело какой-то цвет, превратилось в сплошную серую бесформенную массу… Мне казалось, что на какое-то время я просто перестала существовать. Я сама, как все предметы в комнате, растворилась в этом комнатном пространстве и исчезла.

В те минуты я была похожа на осуждённого, которому только что был вынесен и зачитан смертельный приговор.

Я уже не могла сдерживать свои слёзы, которые текли по щекам, по лицу, капали на письмо и на руки, державшие его. Я чувствовала уже влажность своей одежды, которая впитывала в себя эти потоки слёз. Я не думала, что так много слёз пролью по утраченной любви, но это было только начало моих страданий…

Я плакала, плакала и плакала. Помню до сих пор, как я повторяла одну и ту же фразу: "Почему?… Почему?… Почему?" Иногда эта фраза сменялась другим вопросом: "За что?… За что?… За что?" Ни на тот, ни на другой вопрос я не находила ответа.

Я проплакала весь вечер и ночь. Так, не раздеваясь, только сняв с себя верхнюю одежду, я лежала на кровати в течение 2-х суток, поджав под себя озябшие ноги и свернувшись в положении человеческого зародыша. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни двигаться, ни шевелиться…

Я потеряла ощущение во времени и в пространстве.

Я не различала, когда наступало утро, когда наступал день, а когда вечер. Тогда на дворе стояли морозные и пасмурные дни, и тусклый утренний свет ничем не отличался от вечернего. Только ночь я угадывала по безголосой, почти могильной, тишине в нашем коридоре. Я больше не рыдала, а только беззвучно плакала, потому что не было сил, и только повторяла один и тот же вопрос: "Почему?"