Инна Шаргородская - Цветочный горшок из Монтальвата

Не знал, не знал бедолага, чем закончится для него на сей раз встреча со старым другом…

В «Веселую утку» Муниц явился злой как черт – с иссиня-багровой от близости апоплексического удара физиономией, пыхтя и сыпля проклятиями в адрес не пойми кого и за что. Впрочем, выяснилось это скоро. Еще и стол накрыть не успели, как Папашу понесло.

Трактирщик Бун тщетно пытался унять свирепое красноречие друга, дабы узнать, чем тот желает закусить. Он вынужден был слышать, что Дони Кот – это бесово отродье, самый никудышный комик, какой только играл в труппе «Божественного», бездарный рифмоплет и пропойца, чье место в канаве на самом деле, а не в приличном театре, – оказался еще и гнусным предателем. Нынче утром он сбежал обратно в Юву – потому, видите ли, что какому-то кретину-меценату вздумалось печатать его кретинские вирши за свой кретинский счет, провались он в преисподнюю!.. Провались заодно и королевская почта, где письмо от мецената могло бы затеряться, так ведь нет же, когда не ждешь, эти рассыльные прибегают чуть свет!.. А скотина Дони хотя бы из приличия сделал вид, что сожалеет! – куда там, пустился в пляс, мерзавец, и собрал вещички в три секунды, чтоб ему сгореть! Удрал с первым же дилижансом! Гастролям – конец, можно тоже возвращаться в Юву. Найти там этого подлеца и пристрелить. Сжечь фургоны и разогнать неблагодарных гаеров. Всему конец. И кто бы мог подумать… так хорошо этот сезон начинался! Народ валом валил, денежки в кассе наконец-то забренчали…

Трактирщик загрустил, сообразив, что дармовых представлений ему, похоже, нынче не будет, и пустился подпевать другу, честя на все корки «скотину Дони», которого в глаза не видал.

Не видал же он его потому, что труппу Папаша Муниц всякий год набирал заново – как правило, из последних неудачников либо же дебютантов, впервые пробующих себя в актерском ремесле. Ибо кто успел узнать Дракона не понаслышке, работать с ним второй раз категорически не хотел.

Тиран и самодур Папаша Муниц был скор как на словесную, так и на физическую расправу. Платил он мало, ярился много и за всякую провинность норовил еще и вычесть из жалованья. Старик отличался одним-единственным достоинством – горячей и неизбывной любовью к лицедейству. Которая и заставляла его сколачивать ежегодно труппу, выспренне именуемую «Божественным» театром, и колесить с нею по городам и весям королевства Нибур. Особых доходов это не приносило, но все же он спасал от голодной смерти собственное семейство и тех несчастных, которым больше некуда было податься.

Бежали от него охотно, пользуясь любой возможностью. Так что поэту Дони Коту, можно сказать, повезло с невесть откуда взявшимся меценатом. И, хотя дальнейшие гастроли и впрямь оказались под угрозой, никто из сотоварищей Дони, оставшихся у Дракона, его не осудил…

Покуда антрепренер Муниц исходил желчью, а трактирщик Бун подпевал, стол перед ними постепенно оказался накрыт – словно бы сам собой.

Заняли свои места чистые полотняные салфетки, выстроились стройным кругом соусники. Звякнув, легли по сторонам от расписных фарфоровых тарелок ложки, вилки и ножи. Явилась полная с верхом хлебница. И негромким, но умиротворяющим рефреном к бурному дуэту друзей примешалось заманчивое перечисление возникавших одна за другой на столе закусок.

– …Колбаски охотничьи – кто бы меня такими попотчевал!.. Язычки соловьиные – час назад еще пели… Ветчинка сахарная, марципановая… Огурцы, варенные в меду… Рыбка жареная – заморская, говорящая… Яйца, икоркой фаршированные, – сам только что снес…

Трактирщик вслушался первым, не выдержал и захохотал.

Муниц умолк на полуслове и с подозрением уставился на парня, хлопотавшего возле стола. А тот, составляя с подноса блюда, затараторил еще развязней – как расценил это привыкший к безмолвному трепетанию своих актеров Дракон:

– Креветки – нет, креветищи! – праздник души, именины сердца… Пирожок… крупновато, конечно, хозяйка нарезала, но ничего, глазам стыдно, зато сердцу радостно…

– Что он мелет, этот идиот?! – рявкнул Муниц.

Корхис, изо всех сил пытаясь сдержать смех, замахал руками:

– Ох-ха-ха… Не сердись, дружище, умоляю! – и беззлобно попрекнул говорливого слугу: – А винцо-то? Забыл?

– Как можно! – Тот состроил обиженную мину. – Просто вы с каером… беседовали, а хотелось бы, чтобы этому дивному дару небес было уделено должное внимание!

– И то верно. Ну, неси давай…

Парень сорвался с места и вернулся через полминуты – с подносом, на котором красовалась пыльная, обросшая паутиной бутыль чудесного двадцатилетнего вина «Королевская гроздь».

При виде ее свирепый Муниц притих. И стоически молчал, покуда несносный молодой болтун, нахваливая вино, обтирал бутыль белоснежным полотенцем, откупоривал ее и разливал драгоценный напиток по стаканам.

– Прошу!

– Ступай, поторопи Арду с уткой… – начал Корхис.

– Уже, – успокоил его слуга и наконец-то исчез с глаз долой.

Папаша Муниц пригубил редкого вина. Попыхтел немного, смакуя. Потом все-таки заметил сварливо:

– Балуешь ты своих работников, старина. Где это видано, чтобы так с хозяином разговаривать? Вот у меня…

– Пустое! – отмахнулся Корхис с улыбкой. – Да… я этому парню, пожалуй, и впрямь многовато позволяю. Только он того стоит, поверь. Шустрый, в руках все горит, а уж каков комик – в театр ходить не надо! Три дня всего работает, народ веселит, так выручки чуть ли не в полтора…

– Комик? – перебил насторожившийся антрепренер.

– Ну! – обрадовался трактирщик. – Взял его на лето, а теперь думаю, как бы уговорить совсем остаться. В жизни столько не смеялся!.. Ты отведай-ка пирога, Мунни, кухарка нынче в тесто кой-чего добавила, как Волчок присоветовал – так его звать, мальчишку-то. Отменно получилось… Он еще и кухарить горазд!

Корхис с аппетитом зачавкал сам рекомендованным пирогом.

Антрепренер же вдруг передумал жаловаться на судьбу.

Вместо этого пригубил еще вина и вкрадчиво спросил:

– Не дашь мальчишку взаймы на вечерок? Поглядел бы я, на что он способен…

– Бери да гляди, – беспечно ответил гордый своим приобретением трактирщик. – Только насовсем не отдам, и не надейся! Самому нужен!..

Часом позже «мальчишка», приведенный Муницем из «Веселой утки», стоял на грубо сколоченных подмостках в амбаре, предоставленном театру во временное пользование городским советом Байема, и его разглядывали семь пар любопытных глаз, не считая озабоченных хмурых буркал самого Дракона.

– Некрасивый, – шепотом вынесла вердикт Иза Стрела, «злодейка-разлучница» труппы, женщина замужняя, но не упускавшая случая пофлиртовать. – Нос длинный, губы узкие…