Георгий Кончаков - Исповедь влюблённого мужчины

Я мёртв. Меня нет. Но я присутствую в этом мире. Я его вижу. Я его наблюдаю. Мне доступны все звуки, запахи, цвета. Окружающие не замечают моего присутствия. Для них я не существую, как перестала существовать Люся. Люся перестала существовать навсегда.

Она утратила способность ощущать и воспринимать мир, людей. Она навсегда ушла из жизни. Она не знает об этом. Уходя из жизни, она не успела почувствовать боль, не успела помыслить, что покидает навсегда родных и близких, которых оставила, осиротила. Она не успела испытать ни физической боли, ни душевных страданий, которые мучают умирающего человека, когда он в состоянии размышлять о себе, о своём расставании с жизнью, что он своей смертью причинит боль близким людям. Ни о чем таком не успела подумать. Вот так в одно мгновенье взяла и ушла. Её не стало. Она ничего больше не чувствует, ни о чем не мыслит, не переживает, не страдает. А я мыслю, я размышляю о её безвременном уходе. Хотя меня тоже нет. Я мёртв. Но я вижу людей, которые продолжают двигаться и копошиться в повседневных делах и заботах. Они не замечают, что я наблюдаю за ними. Они не знают, что Люси больше нет. А я всё это знаю, ощущаю, в растерянности и недоумении спрашиваю: «Как же так? Этого не может быть! Как могло случиться, что её больше нет?!».

В тот день она работала во вторую смену. Из поликлиники возвращалась в восьмом часу вечера. Там, где улица Правды упирается в Звенигородскую, нерегулируемый переход, нет светофора. Да, впрочем, её зрение за последний год настолько ухудшилось, что огни светофора на противоположной стороне улицы она всё равно не различала. Осенью собиралась делать операцию: ставить искусственные хрусталики в оба глаза. На тротуаре безлюдно. Пристроиться для перехода улицы было не к кому. Полагаясь больше на слух, чем на зрение, перешла улицу. Потом замедлила шаг, остановилась. Что пришло ей в голову, что вспомнила, о чём подумала? Об этом никто никогда не узнает. Люся развернулась и вновь вышла на проезжую часть улицы. Водитель не успел даже попытаться затормозить. Удар оказался достаточно сильным. Люся ничего не почувствовала. «Скорая помощь» за несколько минут доставила её на Литейный проспект в Мариинскую больницу. Там на операционном столе в реанимации она скончалась, не приходя в сознание.

Я всю неделю находился в Ушаках, селе километров на пять растянувшемся вдоль Московского шоссе и частично перебравшимся по другую сторону железной дороги. На улице Маяковского домик с верандой в одну комнату с маленькой кухонькой. Огород с несколькими яблонями и кустами смородины. Наследство от умершей Люсиной матери. Мы пользовались этим незатейливым жильём только летом, когда занимались по привычке огородом, выращивая картошку, огурцы и разную зелень, обычную для нашей местности.

У меня начался отпуск. Люся должна была пойти в отпуск в конце августа. Оказавшись один за городом, я понемногу занимался уходом за посаженной растительностью, а всё остальное время наслаждался чтением да мастерил модельки автомобилей. Со школьных лет увлекался моделизмом: строил модели самолетов, кораблей. А когда перешёл на преподавательскую работу в автотранспортный техникум, переключился на автомобили.

В тот вечер долго не ложился спать. Я не спал, когда около часу ночи постучали в окно. С последней электричкой приехали Ира и Дима. Ира вошла и сказала: «Ты, дедушка не волнуйся. Позвонили из больницы. Бабушку сбила машина. Но ничего серьёзного. Её сразу доставила «скорая помощь». Дали свой телефон. Узнали, что никого из взрослых дома нет, просили не беспокоиться за здоровье бабушки, утром позвонить». Услышав такое известие, я не встревожился, а только огорчился. Огорчился не из боязни за здоровье, тем более жизнь Люси, а представил, что даже если небольшая травма, раз попала в больницу, сразу не выпишут. Значит, придётся ежедневно навещать Люсю. И огород без присмотра не оставишь. Огурцы и помидоры поливать надо, на грядках прополка нужна. Надо будет тратить время на поездки в город, на ночь возвращаться. А вдруг перелом, гипс, тогда это надолго затянется. Весь отпуск нарушится. Вот такие мысли вызвали озабоченность. Ни мне, ни Ирише и в голову не приходило, что столкновение могло оказаться смертельным.

Рано утром электричкой отправились в город. И только, когда подъезжали к дому, меня стали одолевать сомнения. Почему дали телефон и просили позвонить утром? А может, Люси уже и в живых нет? Я гнал прочь страшные мысли. Но они вновь и вновь приходили в голову. Так продолжалось до самого дома, пока не вошли в квартиру. Мне было страшно. Я отказывался представить, я подумать боялся, что может быть смертельный исход. Набрал номер телефона. Мужской голос ответил сразу, как будто ждал моего звонка. Уточнил, кто и когда поступила. Было ясно, что знает, о ком идёт речь. Но попросил подождать, отложил трубку и удалился. Я окаменел в ожидании, я понимал: мне могут сейчас сказать самое ужасное, но теплилась надежда, что всё нормально, травма незначительна, я смогу подъехать и увидеть Люсю живой и здоровой, наверняка раздосадованной случившейся нелепостью. Она последнее время очень остерегалась машин, плохое зрение её пугало. Голос в трубке соболезнующе произнёс: «Она скончалась ночью, не приходя в сознание. Несколько часов провела на операционном столе, но спасти не удалось». Произошло непоправимо ужасное. Я понимал, но не хотел принять, не хотел признать, что Люси больше нет. Это невозможно. Как же так?! Я есть, а её нет.

Деревянным голосом, суетливо, в полном недоумении заставил себя продолжить разговор. Я не знал, зачем мне это нужно. Я не мог понять и объяснить своего поведения. Стал спрашивать: когда и куда должен подъехать. Выслушав, машинально положил трубку. Подошёл к открытой двери, ведущей в коридор. Ира стояла в ожидании. Я не мог говорить, комок подступил к горлу, горло сдавило. Через силу негромко выкрикнул: «Бабушки больше нет, бабушка умерла». Ира громко, навзрыд заплакала. Что-то выкрикивала, то ли причитая, то ли заклиная, душераздирающим плачем выражая своё горе. Дима стоял рядом, растерянно поддерживал её. Она вцепилась в него, уткнулась лицом в грудь и судорожно рыдала.

Я закрыл дверь в коридор, вошёл в спальню, ничком свалился в постель. Ту самую постель, в которой мы с Люсей провели столько счастливых ночей. Теперь эта постель принадлежала мне одному. Теперь уже никогда на этой постели не будет Люси. Постель опустела. Слёзы лились из моих глаз.