Женя Лун - Уравнение Дрейка, или Как обвести Вселенную вокруг пальца

А дальше всё происходило, как в замедленной съемке: высокие потолки, усеянные хрустальными бликами от пышных люстр, заснеженные окна, винтажные подлокотники кресел, сверкающие ледышки кафеля и меховые джунгли шубных рядов, словно сценические декорации, стали медленно, а потом все быстрее и быстрее, закручивать ее в своей карусели…

Высоченный красавец с копной небрежно вьющихся волос, в распахнутом пальто, припорошенном снежной пылью, прихрамывая, но, не теряя стати, двинулся прямо на нее. Выхватив из секстета прицелившихся в него глаз именно её взгляд, мужчина запнулся на ровном полу и… тоже остолбенел.

Ураган невероятных мыслей мгновенно вскружил ей голову до легкой тошноты. Охваченная паникой, нервно сглотнув и силясь понять, что происходит, она уставилась взглядом умалишенной на несчастного парня. Казалось, стоит лишь моргнуть или отвести глаза – он тут же исчезнет вместе с воспоминаниями о себе. Девушка еще не успела сложить в единую картину гриву смоляных волос, греческий нос, мужественный, слегка небритый подбородок, огненно-карие глаза, четко очерченные губы в неописуемой полуулыбке, как все это вмиг очутилось в опасной близости к её лицу, и прозвучало невозможно бархатное, щекочущее:

– Здравствуй… те.

Чья не кружится голова,

Кто все движенья, все слова

В их переводе ненавидит,

Чье сердце опыт остудил

И забываться запретил!» Пушкин, «Онегин».

Он считал себя скептиком, однако былая юношеская увлеченность эзотерической и прочей «сектантской» литературой немного смягчила его скептицизм, а потребность верить в чудо, чтобы окончательно не съехать с катушек, привела к тому, что интеллектуал-агностик, тем не менее, обзавелся собственными приметами и даже ритуалами.

Ему постоянно виделись какие-то знаки: фамилия случайного знакомого, надпись на футболке доставщика еды или цифры на рекламном билборде всегда помогали ему принять трудное решение – и это всегда срабатывало. Чаще он списывал это на чуткость своего бессознательного и леность сознания, но дразнящая надежда на то, что есть какая-то непостижимая мистическая тропка, которая, знак за знаком, крошка за крошкой – рано или поздно – приведет его к ней – никогда до конца не исчезала. А после мимолетного видения той длинноногой «косы» на злополучном перекрестке он вообще потерял голову…

С утра он не стал бриться. Первый раз за последние – даже не вспомнить – сколько лет. Ему приснился странный сон: он в родительском доме, но он совсем не был похож на его дом из детства, было только такое ощущение.... Это была большая загородная усадьба, что ли… Причем не современная, а как будто из века, эдак, 18-го: с мраморными колоннами и балюстрадами, балконами и беседками, летними кухнями и садиками. Но себя он видел теперешним, и время наше на дворе, но вся прислуга одета на старинный манер, и быт какой-то «онегинский».

Выходит он, значится, на парадное крыльцо, в чем мать родила. Крепостная девка от такого зрелища выпустила из рук вон корзину с мокрым бельем, завизжала – больше весело, чем страшно – и пустилась наутек. Он загоготал, и, сладко потянувшись с удалецким «э-э-эхма», ринулся с места, как будто хочет догнать ей, но потом резко повернул в сторону сада.

Сад был диковинный: с лабиринтами из высоких, причудливых кустов, цветущих пышно и разноцветно, ковром «плюшевой», утоптанной травы и пересохшим фонтаном, покрытым плесенью и мхом. Он обошел его и нырнул в зеленый лабиринт, повернул направо, двинулся дальше, ожидая привычно выйти к лугу, но вместо выхода опять уперся в зеленую изгородь, которая еще раз поворачивала вправо, потом влево, снова и снова… Кусты, петляя, вдруг начали сужаться, цветы попрятались и резко стемнело. Становилось зябко, сыро и страшно. Он петлял в поисках выхода, но тщетно, он уже не мог бежать – так тесно стало в лабиринте. Он кинулся обратно, к усадьбе, но колючие ветки не пускали его, цеплялись за босые ноги, царапали лицо, а в их зловещем хрусте как будто даже слышался смех. Назад пути не было, и он снова ринулся вперед, не разбирая дороги, спотыкаясь о ветки, путаясь в мокрой колючей траве. Вдруг над головой, в листве забрезжил свет, под ногами стала появляться сухая мягкая листва, кусты выпрямились, подобрели, чуть поодаль забелели березки, защебетали птицы.

Зеленая стена словно распахнулась, и он увидел опушку – пошел к ней на просвет в ветвях. Выйдя из чащобы, мужчина сразу оказался посреди поляны, на краю которой – у леса, белела маленькая статуя. Он зашагал к ней, чтобы разглядеть и вскоре увидел, что это было женское изваяние. Статуя была обращена к нему спиной: совершенно нагая, белая, светящаяся и прекрасная. Он поравнялся с ней: убранные наверх волосы изваяния обнажали длинную изящную шею, правая рука была заведена вперед, левая – держала кувшин. Сердце забилось в груди, как пташка, и он метнулся, чтобы немедленно увидеть лицо прекрасной нимфы. Но как он ни старался, что бы ни делал – ничего не получалось – статуя оставалась безжалостно развернутой к нему спиной. Он замер в недоумении, потом снова попытался обойти ее кругом, но напрасно: гипсовая Галатея была неумолима. Отчаявшись, он решил исследовать черты лица удивительной статуи хотя бы наощупь: почти обняв её сзади, он взял в ладони гипсовое лицо и обомлел… Руки касались горячей нежной кожи, живой кожи! Мужчина судорожно начал ощупывать это лицо: веки, лоб, щеки, губы, жадно сминая промеж пальцев персиковую кожу по-прежнему гипсовой со спины женщины. Он закрыл глаза, и невольно уткнулся в пучок гипсовых волос на затылке изваяния, но вместо шершавой тверди, лицо потонуло в шелковых волнах, немедля ускользнувших вниз, окутав облаком весенней свежести. Запах был каким-то родным из детства, как будто мама только что вышла из ванны после купания, и мыльная свежесть смешалась с ее собственным молочно-теплым запахом. Боясь расстаться с этим ощущением, осознавая всю нелепость и странность происходящего, мужчина, не размыкая век, крепко прижался своим нагим озябшим телом к гипсовой фигуре, уже предвкушая кожей теплоту девичьего стана, но угодил в гипс. Еще секунда разочарования – и он уже корчился от боли – на ногу свалилось что-то очень тяжелое. От неожиданности мужчина согнулся пополам, подпрыгивая на уцелевшей ноге, сообразив, что виноват кувшин из левой руки Галатеи, как вдруг она ловко спрыгнула со своего пьедестала, присела рядом и начала пылко целовать его в губы – совершенно живая, рыжая, опьяняюще пахнущая и горячая. Он даже не успел сомкнуть объятий, как проказница юрко выскользнула и побежала в сторону леса, звонко хохоча, белея бедрами и разбрасывая по ветру длинные каштановые локоны.