Александра Нюренберг - Глобус Билла. Четвёртая книга. Дракон

Ныряя, дорога неизбежно вывела его к рощице богатых зелёным цветом стройных деревьев. Осень никак не бралась за них. Это были те самые, с одного из которых в жаркий день высадки поклонник почвы собрал сладкие приторные плоды. Шанни и Ас рассказали Биллу о том, как вкусны эти чёрные и фиолетовые штучки, а Иннан объяснила, как они называются и какие поверья с ними связаны. Билл тогда оглядел обильные размашистые листья и тоненько захихикал.

– Ну, что ещё?

Шанни холодно – а тогда было ещё тепло – объяснила Иннан:

– У него какие-то смысловые связи появились.

Иннан из-под листьев подала сигнал только глазами: смысл ускользнул от всех, кроме Шанни. Обе девицы до такой степени натренировались в искусстве безмолвного диалога, что Асу, например, иногда становилось не по себе. Билл относился к козням прекрасной половины довольно беспечно, явно недооценивая опасность. Энкиду – тот, пожалуй, даже развлекался тем, как женщины успешно третируют их… ведь и они порой изводили Шанни в полёте своими перемигиваниями. Так что всё по справедливости.

Билл взялся оправдываться:

– Я подумал, что они такие обширные, эти листья… из них пожалуй, получатся… какие-нибудь принадлежности… в смысле, ими можно прикрыть вазу с фруктами, чтобы мухи не садились.

Иннан, устроившаяся у корней древа, как только что превратившаяся в принцессу лягушка, посмотрела на Шанни и, протягивая ей один из двух найденных ею запоздалых плодов, вздохнула:

– Да… невыносимо. – Причём Шанни ответила ей таким же взглядом, одновременно засовывая за щёку угощение, отчего стала ещё милее.

– Что это вы не можете вынести, позвольте узнать? – Взъелся Ас, хотя разговаривали не с ним.

Разумеется, ему никто и не подумал ответить, и он гневно таращил серые глаза на двух нарушительниц.

Командирская выдержка пасовала перед убойной системой «две девицы и ихние штучки». Он, доставивший Глобус невредимым сквозь бездну в порт приписки, трепетал и беспокоился, когда невоеннообязанные лица использовали экстрасенсорный метод «ну, милая, ты же знаешь, что я хочу сказать…»

– Все шутки у них связаны с производящей системой, да, милая… ну, ты же знаешь.

Билл разобиделся:

– Система какая-то… Это про капитализм?

Ас продолжал негодовать:

– Я-то тут причём?

Энкиду еле заметно усмехнулся – он получал удовольствие от прохиндейства девиц, почти в той же степени, что и сами эти две.

Шанни не обращала внимания:

– Верно, Иннан… и самое интересное, что их система ничего не производит. Ничего, кроме шуток дурного тона.

Тут не выдержал даже Энкиду:

– Вот это уже грубо и бессмысленно.

Но Иннан и Шанни уже уходили. Оставшимся удалось удержать вспышку бессмысленного грубого смеха ещё на десяток шагов. Во всяком случае, день и ночь – как поэтически окрестил про себя Энкиду два прелестных затылка – уже скрылись среди густо оперённых ветвей – как видно, на этом этаже равнины было что-то живительное, отводящее властную руку осени с зажатой в ней капающей кистью.

Во дворе конь встретил Билла, пребывая в угрюмости и раздражении. Отворачиваясь и отводя с опущенными ресницами виноватые глаза, он дал понять, что не готов об этом говорить. Его плотное, как гобелен, природное одеяние покрылось солдатским мылом возбуждения. Конь принял услуги Билла, как сам Билл покорно принимал подобные услуги теми вечерами, когда они втроём слегка перебирали в тайных местах сада. Всякий раз, хоть они не сговаривались, один перебирал сильнее. Это было разумно, так как дотащить тяжёлое тело прилетевшего со звёзд бога до одра можно было только усилиями двоих таких же.

В последний раз Ас снял со своей шеи руку Билла и опустил довольно небрежно огромное безвольное тело у ступеней. Энкиду перегнулся из окна передней и принял Билла под мышки. Он тянул его, откровенно кряхтя, через подоконник, пока Ас яростно и невнятно ворчал, пихая южную часть Билла вверх.

Энкиду в таких ситуациях легче было убрать в ящик с игрушками – если помните, подоконник его комнаты почти сливался с подступающим холмом.

Что же касается командира, то если вырубался он, то всегда не до полного бесчувствия, а настолько, что даже бывал в состоянии переставлять ноги по ступеням винтовой в огнях лестницы в свою башню. Хотя делал это сугубо технически и под уговоры терпеливого Энкиду и стоны пыхтящего Билла.

…Коню казалось, что он поступил всё же неправильно. Уговоры Билла и заискивание укрепили коня в этой мысли. Отвергнув Билла и смахнув его руку с щёткой со своей высокой холки, он удалился в конюшню.

Билл посмотрел ему вслед. В отражающие поверхности он не заглядывал, но кожу лица стянуло, будто ему наскоро сделали наколку. У него возникло ощущение, что в кровь сквозь кожу проникло неучтённое вещество и словно окрасило кровяной поток, омывший сердце фосфоресцирующей волной.

Как Билл провёл весь оставшийся день в ознобно-тёплых дымках осеннего дня и что делали другие – неизвестно.

К вечеру трое, чья производящая система никуда не годилась, встретились возле самой меховой части леса. Оттуда через чащу сквозь тьму и ветки можно было дойти до самого крыльца замка, минуя лагерь драконариев. Если те и следили за ними издалека, в светское общение на таком расстоянии дядина гвардия не вступала.

Солнце ещё развлекалось на западе, но сумрак под деревьями скрывал подробности. Когда занялись приготовлениями костерка, Ас и Энкиду заметили знак на лице Билла. Вопросов особых не последовало.

Только Ас, подёргав бровью насмешливо, без усмешки пробормотал:

– Интересный грим.

Энкиду тоже рассмотрел в круге новорождённых слабых огней лицо Билла. Он даже склонился поближе со своею основательною степной маской, вроде тех «открытых приятных лиц» из романов, которые сочиняли нынешние эридианские писатели. Траспортирчик холма в ста шагах был окружён ватным светом: печальная деревня ещё не легла спать.

– Ничего такого?

– Я упал. – Билл трогал глаз с красивым синяком.

– На голубя похож. – Склоняя угол бородки к плечу, подтвердил с мерзким блеском в адски загоревшемся левом глазу, Ас.

Опушка приходилась на кусок побережья. Здесь сбитые с толку неким порывом вдохновения части субконтинента делили между собой вечерний свет, отражённый ленивыми волнами и мир чернолесья с белочками или кем-то на них похожим.

Костерок – сынок утреннего – сидел во впадине и разыгрывал в неведомую игру крупные камешки, уползающие к линии прилива. Камни увеличивались, как фигурки слонов на комоде в гостиной Шанни. Она отыскала их в ящике под креслом и восхитилась. Мардук смущённо объяснил, что эти фигурки считаются символом бюргерства и недомыслия. Мол, потому он и убрал с глаз долой, дабы не оскорбить утончённость гостьи.