Медэя Макаровна - Сказки бабки Медэи. Сказки для взрослых. Часть вторая. «Огненная»

Напоследок, сообщив ей, – свидятся они, коли по крутому витку ее жизнь пойдет да по жёсткому сценарию ее судьба понесет.

Наказав и впредь слушать сердце свое, чувствам верить, во всех делах да начинаниях, отправил в страну дальнюю, в Муравию.

И теперь задача насущная, неразрешимая, как с ним сызнова связаться, состыковаться.

И Домовой то тут вовсе не помощник, в том высокогорье, не живёт ни один пещерник.

Родовой страдают фобией, высоты боятся до обмороков, до одури.

По доброй воле, да в охотку высоко в горы ни за что их не загонишь.

Ты хоть злато им сули, хоть серебром дразни.

Надо ход другой искать, иной выход выдумать.

С теми мыслями, да кое-как в дрёму провалилась, вся измучилася, извертелася, искрутилася.

Раным-ранехонько, да спозараночку, идёт Лучник, да вразвалочку, глядь, а Василиска не одна.

Под бочком, рядочком котяра-бес свернулся клубочком.

Подивился молодец слегка, тоска по дому для Бесёнка – ой как не легка, не ходил Бесёк далёко от родимого порога.

А Василиска то молодица-умница, выносливая, не жалуется, не куньдится. Терпит, все лишения походные выносит стойко, с трудностями справляется бойко.

Собранная вся, да на результат нацеленная. Зауважал он ее ещё пуще прежнего. Дорогой тяжёлой, запыленной лоск весь царский с нее сошел, но диво дивное, – она и в мужском одеянии чудо как хороша, да соблазнительна.

Если б не Зазнобушка его, уже весь в плен к ней сдался б, не постеснялся. Но Зазноба то его крепкими узлами завязала, к себе прочно привязала.

За версту видать, Василискину стать, дух у нее боевой, смелостью наделена, резвостью отмечена.

С такой напарницей – надёжней, можно ехать хоть куда, хоть в разведку, хоть к черту на рога.

А Бес все возле них вертится, все под ногами крутится, ясно всем даёт понять, с собой придётся брать.

Наспех поели, собрались да дальше помчались. Благо в дороге без еды не оставались, Лучник свое дело знал, знай себе всю дорогу, рябчиков стрелял.

Вот выехали они в чисто поле, широкое раздолье. Вокруг ни души, ни звука.

Зверь никакой не пробежит, мышка не пикнет, птичка не чирикнет.

Тишина гробовая стоит, молчание мертвецкое висит.

Бес шипит тревожно, хвостом бьёт, головой по сторонам крутит, беду чует.

Потемнело вдруг небо голубое, налетела туча черная, клубящаяся, да шевелящаяся.

Набросились тут на них птицы злобные, карги лютые, с клювами стальными, когтями железными.

Стали их острыми клювами клевать, длинными когтями рвать.

Лучник свалил десятка два, но куда уж их там тьма!

Коней пришпорили, вдали лесок виднеется, поскакали туда что есть мочи, там то от птиц обезумевших и укроются.

С разбегу, да во весь опор врезались то они в лес тот, птицы тут же и отстали.

А лесок тот совсем не простой, заколдованный, да зачарованный.

С наружи – то такой весь реденький, да плешивенький, а как заехали, стал дремучим, черным, с громадными деревами, вековыми дубами – колдунами, да соснами – ведьмами корявыми, изогнутыми, словно в дикой пляске застывшими.

Корни их наружу повысовывались, змеями под ногами извиваются, да ветками за одежду цепляются. Им бы повернуть назад, но не до этого.

Нет ни начала ни конца у леса того жуткого, страшного, проклятого.

Окружены они со всех сторон дебрями непроходимыми, буераками, да оврагами крутыми.

Тишина вязкая, зловещая стоит, аж в ушах звенит.

Бес то совсем спрятался, в мешке сидит, носа не кажет. Лошади то и дело спотыкаются, вырываются. Василиска, леса, да деревья, всем сердцем любящая, и то от страха чуть жива, жмется к спутнику, едва дыша.

Место то гиблое, колдовское это все понимают, само зло в воздухе витает.

Лучник весь в растерянности утопает, чует, не их первых сюда бешеные карги загоняют.

Лук его тут не действеннее метёлки, живого никого в округе, а по деревам – стрелять без толку.

Навыки боевые на дыбы поднялись, взбеленились!

Весь собрался, да как тетива натянулся, в любую секунду да в бой ринется.

Подрывник то в нем приободрился, давненько не разминался, в любимом деле не упражнялся.

Огнемет бы сюда, жаль, в сундук не поместился, как бы тут бы пригодился!

Бомба тоже подойдёт, взорвать все к чертям, да выжечь эту мерзость к упырям.

Показалась вдруг избушка, маленькая, плюгавенькая, пеленой паутины вековой укутана, плесенью толстючей, зеленючей увешана. От старости вся черная, покарёженная, на бок заваленная.

Вышла им на встречу девица молодая, диковинная, – вся зелёная. Как увидела их, обрадовалась, осчастливилась.

На Лучника глядит, не отрывается, соловьём голосистым заливается, —

Леснушка то она, рода Зеленушного. Всю – то жизнь тут живёт, с тёткой своей злобной, кровожадной, жалкое существование ведёт.

Всех посожрала та тетка вокруг, лес отравила, да заговорила.

Никого в округе живого не оставила. Улетела она, в соседний лес на пропитание. Ночью глубокой должна она возвернуться.

Как же хорошо, что такой сильный да смелый молодец тут объявился, спасёт ее наконец-то, от бытия горемычного.

Говорит – говорит, да забалтывает.

Под ручки Лучника схватила, в дом повела.

Василиску намеренно не замечает, только его обхаживает.

Усадила, да вся в жалобах, что и попотчевать то их и нечем.

Разделили они с ней свой тормозок походный. Налетела она на рябчиков, как гарпия, не столько жевала, сколько заглатывала.

Жалко стало им ее, а уж Лучник то совсем подразмяк, да раздобрел, уже и с три короба наобещал, что спасёт ее, от тетки злобной тиранистой.

А та и рада стараться, сидит глазками пучеглазыми стреляет, силой, да отвагой его восхищается, вся как ящерица извивается, так и льнёт к нему, так и ластиться.

Василиска глядит на нее во все глаза, подозрительность ее точит, да неправильность гложет.

Но мысли от себя те гонит, уж больно складно да ладно, та Зеленушка заливает, да и от усталости глаза слипаются, тело сонной тяжестью наливается.

Меж тем завечерело, уставшие путники совсем с ног валятся, нехватка отдыха сказывается.

Укладывает их она, да прибылтывает, мол, не пропустят они возвращение тетки злодейки, как земля то затрясётся вся, знать тетка уже близка, она сразу их и разбудит.

Уболтала, уговорила, спать все ж таки уложила, да по разным комнатам разместила.

Василиска как легла то на кровать, так и уснула тут же.

А Леснушка то, все к Лучнику пододвигается, соблазнить его старается.

Массажем его разминает, хвалебными речами о мышцах могучих его размягчает. Да и он – то парень молодой, да горячий. Что ж не приласкать то девицу одичавшую, да ласковую, хоть и экзотическую, но уж на все согласную.

А она уж и шею облизывает, да все ниже спускается, вся извивается.