Алексей Алейников - Область темная

– Наше главное требование – сменить отца инспектора классов! – мы четверо стоим полукругом перед ректором, смотрим недобро.

– На это, уважаемые, я пойти не могу! – похожие на жирных червей пальцы отца Алипия раздражённо постукивают по столу.

Ну, мы, естественно, обиделись.

– Ах так! Пожалеете! – наступая друг другу на ноги, вывалились из кабинета ректора, напоследок так хлопнув дверью, что этажом ниже магистра богословия Харитонова обсыпало штукатуркой.

Я заголосил:

– Братчики! Надо бунтовать!

Дальше – как с горки покатилось: перебив стёкла в классной комнате, под моим руководством восемнадцатилетние бугаи, пыхтя и чертыхаясь, выволокли в коридор парты. Через минуту туда же вылетели и кровати из дортуаров. Сверху бросили тюфяки. Баррикада выросла едва не до потолка. Просидев за преградой до вечернего чая, больше на переговоры мы не пошли – орали из-за тюфячного завала, что не разберём баррикаду, пока инспектора не уволят.

Около восьми вечера в коридор вошёл высоченный урядник. Не говоря ни слова, он решительно подошёл к бурсацкой крепости. Штурм «философического» Измаила прошёл быстро и безжалостно: раскидав в мгновение ока тюфяки и парты, полицейский за шиворот вытащил двух самых горластых бурсаков и отволок в участок.

Расправа была коротка: «четверых зачинщиков выгнать, троих своекоштных оставить на второй год в четвёртом классе, не допустив к выпускным испытаниям». Но… отец ректор милосерден, пожалел мятежников – оставил учиться.

– А мы всё не могли угомониться: дух того времени был такой – бунтарский. Все чего-то требовали, чего-то вымогали.

Собрались мы, четверо друзей, как-то в кабаке. Вокруг вонь, гам, а нам того и надо – чтобы меньше нас видели. Заказали водочки. Я-то сам всегда мало пил, как будто предвидел монашеское будущее, а друзья мои сильны были в этом деле. Особенно Иван – он из крестьянских детей вышел, из тех немногих, кто чудом пробился по духовной линии. Ему, крепышу, и бутылки водки бывало маловато, ещё чарку-другую докупали.

Матвей – из поповичей, правда, из бедных. Отец его, простой сельский батюшка, так хотел, чтобы сыночек вышел в епископы или хотя бы в архимандриты! А чадо попово, хоть и было смышлёно и расторопно, больше любило с девками непотребными забавляться, нежели латынь зубрить. Дон Кихот прозвище у него было. Весьма походил он на рыцаря ламанчского и ростом немалым, и вечным поиском справедливости.

Семён, третий из моих друзей, был внешне неказист и неприметен. Сейчас, годы спустя, и не припомню, как он выглядел. Вижу только тёмные волосы да карие глаза. Велика была в нём страсть к проказам и забавам. На Масляной девятьсот пятого именно Семён придумал прокатиться на извозчике через весь город. Взяв пустые чемоданы, мы наняли тройку с бубенцами и пронеслись по центральным улицам под завистливые взгляды ровесников и восхищённые ― девушек. А как пришёл момент расчёта, вышли из саней якобы за деньгами, оставив ненужные чемоданы в залог. Напрасно стоял «ванька» битый час, ожидая, пока ему вынесут плату. Мы уже давно тискали девок у мадам Орешко да тешили лужёные глотки медовухой.

Приходил потом извозчик жаловаться к отцу ректору. «Так мол и так, объегорили меня, Ваше Высокопреподобие, шалопаи-бурсаки, а у меня – трое по лавкам». Протоиерей Алипий от греха подальше заплатил горемычному из своего кармана. На том дело и замялось.

Здесь отец Пётр вздыхал в сокрушении сердца, молчал недолго и продолжал.

– Где-то неделю спустя после мятежа мы, четверо друзей, перешёптывались в тёмном углу.

– Тише! Инспектор рядом!

Послышались крадущиеся шаги. Инспектор прошёл мимо.

– Пошли! – тенями скользнули к забору, окружавшему семинарию. Здесь, сбросив ненавистные подрясники, накинули припрятанные заранее пиджаки. Модно постриженные головы украсили залихватскими картузами. Никем не замеченные, перевалили через забор и направились в город.

Полчаса всего прошло, а уже в неверном свете чадящих керосинок, половой, сбиваясь с ног, таскал казёнку и закуску к дальнему столу. Там, в тёмном углу, пировали мы, четверо заговорщиков.

– Э-эх! Маловато водочки-то! – долговязый и худой Матвей, шумно отрыгнув, протягивает пальцы-клещи за квашеной капустой. Белёсые нити закуски повисают на каштановой бородке седыми прядями.

– Довольно будет, Дон Кихот! – Иван, вспотев от обильной еды и питья, широкопалой ладонью растирает и без того багровый затылок. Секунда – и стакан водки исчезает в разверстой пасти.

– Иван, хватит жрать! – поправив непослушную прядь смоляных волос (всё на глаза сползала), я откладываю в сторону брошюрку. Иван, подхватив книжицу, читает вслух название:

– «Тезисы о Фейербахе». Карл Маркс. Никак, Павлуша, социалистом стал?

– Не твоего ума дело! Давайте обсудим задачи. Первая – ректор озверел. Надо бы его проучить!

– Может подлить ему свиного бульону в суп на Страстной? – предложил Семён.

– Мелко. Надо мыслить масштабнее! – я наклоняюсь к столу и шепчу. – Предлагаю его зарубить.

– Что ты, Павел! Белены объелся? – Иван отшатывается от меня так резко, будто чёрта узрел. – Как можно – грех ведь!

– Слаба-а-ак! – отхлёбываю водки из гранёного стакана. – По мне, так в самый раз! Подкараулить и раскроить черепушку, – ребро ладони бьёт по столешнице. – Будет знать, как в карцер сажать на хлеб да воду!

– Окстись, брат! Непременно сыск учинят. А это, Павле, каторгой пахнет! – Семён отодвигается от меня подальше, в густую тень.

– А-а-а! Трусы. Что с вами разговаривать! – зеваю и тянусь за книжечкой. – «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Именно так! Перестроить всё, что окружает нас, добиться лучшего, справедливого устройства общества!

– Всё-таки социалист! – Матвей ощеривается в улыбке. – Вот если ректор узнает, веселья будет!

– А откуда он узнает, Дон Кихот? Уж, не от тебя ли? – колю дружка взглядом, желваки взбугривают скулы.

– Что ты! – отшатывается сосед – Увидит, кто или услышит, выгонят с треском!

– Бог не выдаст, свинья не съест! – хлопнув соседа по острому плечу, встаю. – Пошли к девкам завалимся, философы!

Обычно на этом месте истории отец Павел замолкал, и никакими уговорами из него нельзя было вытянуть дальнейший ход событий. Восстановить деяния весны девятьсот пятого мне помог отец Пётр.

Пойдём же и мы, мой читатель, почти на сто лет назад, в старый корпус Н-ской семинарии.

У четвероклассников сегодня экзамен по истории Церкви. В классе холодно: в некоторых окнах вместо стёкол – фанера. В комнате стоит мерный гул: кто зубрит учебник, кто болтает с соседом. Чтобы согреться, семинаристы «жмут масло», едва не переворачивая парты.