Кассия Сенина - Тени Парфенона

– Так я и думала, – вздохнула она. – Вы, мужчины, такие идиоты… Вечно за вас надо всё проговаривать самим!

Сейчас, стоя под сводами Парфенона, Хош снова вспомнил всю эту историю, но не почувствовал ничего – ни досады на судьбу, ни злости на себя, ни тупой боли, как раньше. «Видно, это Ди на меня так терапевтически подействовала», – подумал он и, внутренне встряхнувшись, переключил внимание на то, ради чего пришел сюда.

Литургия, наконец, закончилась. Священник, дородный мужчина с густой кудрявой шевелюрой и внушительной бородой, вышел говорить проповедь. Вызвав в памяти сведения и фотографии из просмотренных накануне досье, Шекер понял, что это протоиерей Кирилл Макрис, старший клирик Парфенона, исполняющий обязанности настоятеля; официальным настоятелем храма был митрополит. В Парфеноне служили шесть белых священников, два иеромонаха и три дьякона. Среди иереев Макрис и покойный Зестос имели право принимать исповедь. Службы в храме бывали ежедневно утром и вечером, как гласило расписание богослужений, которое Шекер изучил при входе.

– Вчера мы праздновали Новолетие, – сказал отец Кирилл, – и просили Бога благословить новый год своею благостью. У нас известные понятия о благости: конечно, мы думаем о духовных вещах и время от времени размышляем, как нам исправить свою жизнь, но куда больше нам хочется, чтобы всё было благополучно в житейском смысле, чтобы никто не болел, чтобы у нас был материальный достаток и личное счастье. Если мы достаточно благочестивы, мы просим еще и о помощи в духовном совершенствовании, но при этом надеемся достичь его, прямо скажем, лежа на боку. Мы, разумеется, иногда встаем и идем на службу, постимся в положенное время и ежедневно молимся, но редко думаем о том, что духовное совершенство без труда и скорбей не достигается, ибо «узки врата, ведущие в жизнь». Но Господь напоминает нам об этом, и порой напоминает очень жестко, ведь мы, по душевной лености и черствости, редко способны понимать иной язык, воспринимая как должное всё то хорошее, что с нами происходит. И вот, вчера, на самое Новолетие, Господь посетил нас великой скорбью и испытанием: утром, по дороге в храм на службу, неизвестными преступниками был убит наш отец Александр.

После мгновения ошеломленной тишины, по храму прокатился вздох, кто-то вскрикнул, заплакала женщина. Потом поднялся гул: «Да как же это?.. Кто?.. Почему?.. Не может быть!..» Шекер оглядывал присутствовавших: казалось, все были ошарашены, искренне расстроены, а то и напуганы. Священник выждал несколько секунд и продолжал:

– Следствие только начинается, ничего еще неизвестно, и мы даже не знаем, когда астиномия выдаст тело для захоронения. Поэтому прошу вас пока что молиться об упокоении души отца Александра. Сейчас, после службы, я совершу по нему панихиду, желающие могут остаться и помолиться. Отец Александр все силы отдавал церковному служению, в личной жизни был очень скромным, как известно тем, кто знал его сколько-нибудь близко. Жил он небогато, у него остались вдова и дочь, и я призываю помочь им в эти трудные дни не только молитвенно, но и материально: желающие могут пожертвовать деньги на похороны, поминовение и цветы в ящичек у свечной лавки. Мы все потрясены этим ужасным происшествием! Лично я даже представить не могу, кому и зачем понадобилось убивать отца Александра. Но если кто-нибудь из вас вспомнит что-нибудь, что может помочь следствию, прошу немедленно сообщить об этом в астиномию.

«Умный поп! – одобрительно подумал Шекер. – Может быть, кто-то из прихожан в самом деле что-нибудь сообщит». Хотя надежды мало: на след преступника часто наводят такие мелочи, какие обычному человеку, если он их и заметил, в голову не придет связать с преступлением. К тому же сегодня понедельник, весь народ приходил вчера, когда никто еще ничего не знал…

Отец Кирилл еще немного порассуждал о терпении скорбей и недоведомых судьбах Божиих и завершил проповедь так:

– Однако мы, братья и сестры, можем утешаться мыслью, что отец Александр, прожив жизнь праведную и послужив Богу и Его церкви, теперь отошел ко Господу в места светлые и покойные. Сегодня он должен был служить вместе со мной божественную литургию, готовился к принятию святых таин, к встрече с Богом, но Господь призвал его на встречу с собой не у престола храма, а у своего небесного престола. И мы можем надеяться, что отец Александр предстал пред Богом готовым к этой встрече, хотя она оказалась неожиданной. Но мы должны помнить, что и для каждого из нас эта встреча может тоже оказаться внезапной и что мы должны жить так, чтобы в любой момент быть готовыми к ней. Да даст же Господь и нам, когда придет наш час предстать пред Ним, оказаться готовыми, молитвами Пресвятой Богородицы и всех святых! Аминь.

После службы почти все остались на панихиду, которую Макрис отслужил перед большим распятием у северной стены. Поглядев на клубы кадильного дыма, которым священник щедро окуривал распятие и молящихся, Шекер задался вопросом, как этот ритуал влияет на состояние храмовых мозаик и фресок. Искусствоведы и реставраторы периодически поднимали тему воздействия богослужебных ритуалов на сохранность церковных памятников. В прошлом веке православных обязали, под угрозой нешуточных штрафов, снабдить вытяжками все храмы, являющиеся памятниками архитектуры, в результате чего число подсвечников значительно уменьшилось, хотя они при этом выросли в размерах. Теперь поговаривали о полном переходе храмов на электрические свечи, по примеру старинных соборов в Европе. В Парфеноне один такой подсвечник был – возле чтимой иконы Богоматери Афинской справа от алтаря: верующий мог опустить монетку в щель, нажать на кнопку, и на подставке загоралась электрическая свеча – желтая, красная или синяя, светившая около получаса. Разноцветные лампадки, висевшие перед большими иконами, тоже были электрическими, но по виду почти не отличались от настоящих, благодаря легкому мерцанию матовых лампочек.

«Скоро, поди, и кадила станут бездымными, – подумал Шекер, – что-то вроде распрыскивателей духов с соответствующим запахом… Интересно, зачем православные внесли столько всякого материального в свое служение Богу? Как будто Он не примет молитв, если они кадилом не помашут или свечу перед иконой не зажгут… Странная вера!»

Он прошелся по храму, любуясь архитектурой и мозаиками и размышляя о том, что для народа фигуративные изображения, вероятно, привлекательней мусульманских геометрических абстракций и цветочных узоров, но не слишком ли это разнообразие распыляет внимание? Какую роль вся эта пестрота может играть при молитве? В исламе, по крайней мере, концентрация при молитве очень важна; интересно, как с этим у христиан? Тут ведь, как начнешь рассматривать эти мозаики и иконы, так, пожалуй, и служба пройдет… Но красиво, да, пир для эстета и туриста.