Омар Гаряев - Душечка

Его Превосходительство откинулся на спинку стула, вздохнул и сказал следующее:

– Ты… как тебя величать?

– Фома.

– Ты Фома ступай назад и скажи девонькам, чтоб молчали, язык за зубами держали и терпели. Такова их доля, раз попали в полон, словно птицы в клетку. Я подумаю, что можно сделать. Дело деликатное, знаешь. Я подумаю. Ступай. И больше не приходи. А в деревне им и правда, делать нечего. Про меня им ничего не говори. Между нами пусть останется дело это. Жаловаться некому. Ни прокурору, никому. Никто за них не вступится. – Затем вздохнул, посмотрел на часы, выпрямился. – А я что-нибудь придумаю. Иди. Ступай.

Мужичок встал, отвесил поклон и вышел.

Часы показывали без пятнадцати одиннадцать, Иван Ильич встал из-за стола, потянулся и подошёл к окну.

За окном стояло лето, одно из череды похожих. «Пройдёт июль, а там август и осень недолго», – подумал он. Его размышления прервал стук в дверь. Затем дверь отворилась.

– Ваше Превосходительство, можно ли?

– Да, проходите!

Обернувшись, Иван Ильич увидел вошедшую даму, хорошо одетую и в шляпе.

– Присаживайтесь, – сам он сел напротив. – Что вас привело ко мне в столь ранний час? – позволил он себе пошутить, зная о привычке господских жён раньше обеда не выходить из дому и не принимать гостей.

– Ах, Ваше Превосходительство, если б вы знали, на что приходится идти нам, жёнам прославленных офицеров, убиенных на полях сражений ради Отчизны! Выслушайте же меня пожалуйста.

– Да, да, пожалуйте.

– Я, вдова известного в определённых кругах поручика Ледановского. Он служил в Семнадцатом Гвардейском полку, который участвовал в сражениях с Бонапартом.

– Кто, ваш муж?

– Нет, полк.

– Ах, простите, ну-те-с, продолжайте.

– Мой муж тогда был слишком молод, и мы были ещё не знакомы. Он служил на Кавказе близ Мариуполя.

– Позвольте, госпожа…

– Мадам Ледановская.

– Хорошо, мадам Ледановская. Позволю заметить, что Мариуполь – это не Кавказ. Ну да ладно, что с ним стряслось?

– С кем?

– С вашим мужем. Вы ведь за него пришли просить?

– Вовсе нет. Мой муж упокоился с Богом, Царство ему Небесное, во веки веков, аминь, – она перекрестилась, закатив глаза.

Я пришла просить за себя.

– Ах, вот как, простите, я вас внимательно слушаю.

– Мой муж был боевым офицером и награждён орденами… эти башибузуки снесли ему голову, – она всхлипнула и достала розовый шёлковый платок с эпиграммой в углу, вышитой красными нитками «О.А.»

– Ольга Александровна?

Вдова кивнула, вытерла слезинку и положила платок обратно в ридикуль*.

– Это он подарил?

Она отрицательно покачала головой, её лицо покраснело, и она снова достала платок. Справившись с чувствами, она продолжила.

– Меня вот какая нужда привела к вам. Моя мама, Евпраксия Петровна, достигнув преклонного возраста восьмидесяти шести лет умерла, не далее как на Ильин день. Похоронив её, я справила оградку на могилке, всё честь по чести. Но не далее, как вчера пришла на кладбище, и увидела, что могила её разрыта варварски, крест вытащили и отброшен в сторону, а гроб исчез.

– Как исчез?

– Не знаю, могила пуста.

– Вы обращались к уряднику?

– Да, конечно, я сразу отправилась к нему.

– И что он сказал?

– Сказал, что примет все меры к поиску гроба с телом моей покойной матушки, но при этом намекнул, что дело это трудное и надеяться на благоприятный исход не стоит.

– Так и сказал?

– Так и сказал. Поэтому сегодня я пошла к вам. Может, вы посодействуете.

Наступила пауза.

– Хорошо, Ольга Александровна. Я поговорю с урядником. Разыщем вашу матушку.

– Я говорю, что за нехристи у нас завелись? Может цыгане?

– Не думаю. Я поговорю с урядником, и сделаем запрос в полицейское управление. Найдём эту шайку. А сторож что?

Вдова покачала головой.

– Хорошо, можете идти. Это дело я возьму на заметку. Оставьте у секретаря свой адрес, где проживаете, мы свяжемся с вами в случае чего.

– Благодарствую, отец наш! – вдова вдруг расчувствовалась, поклонилась и вытирая платком намокшие веки, вышла из кабинета.

Следующей посетительницей была молодая женщина, тоже мещанка двадцати трёх лет, урождённая Прокофьева Мария Сергеевна. Её вид говорил о великой нужде: поношенное платье, истрёпанное в нескольких местах, да истоптанные туфли, купленные за грош у старьёвщика подчёркивали безрадостную картину её бытия. Вышедшая замуж в восемнадцать лет и родившая троих детей, она осталась без кормильца и пришла просить подаяния.

Она стояла, опустив голову, обвязанную бесцветным платком, опустив руки с распухшими от стирки пальцами, сжав бескровные губы на исхудавшем бледном лице и молча просила, просила за своих детишек, которых не на что было обуть и одеть, просила за свою судьбу горькую, что выпала ей, просила молча, шепча слова, едва различимые. Когда она закончила, Его Превосходительство вытащил из ящика стола коробку и открыл её. Там лежала стопка пятирублёвых купюр и немного мелочи. Он взял одну купюру и протянул ей:

– Возьми матушка, обновку купи себе и детям… терпи мать, терпи, жизнь на то и дана, чтобы сносить лишения, которые выпадут, ибо в конце пути тебя встретит Бог, который спросит: «Всё ли сделала, чтобы остаться человеком и не опуститься? Терпела ли судьбу, выпавшую на долю твою? Заботилась ли о детях по мере сил своих и возможностей? Чтила ли Бога своего или возносила хулу на него?» И когда ты ответишь на все его вопросы – «Да, Бог мой, чтила тебя и терпела лишения и стойко сносила всё, что выпало на долю мою и не пала духом вконец и детей подняла», тогда Бог впустит тебя в Царство Божье и отдохнёшь ты в радости там от невзгод земных и возрадуется душа твоя в жизни вечной, которая в награду будет тебе дана. Так что ступай, живи, трудись и в церковь ходи, ходи не забывай. Ступай.

– Благодарствую покорно, батюшка!

Женщина подняла на градоначальника свои светлые голубые глаза, подошла к нему и припала к его руке. Затем молча, вдруг устыдившись, быстро ушла.

Иван Ильич взволновался от слов своих и поступка женщины, встал из-за стола, подошёл к окну и стал думать о судьбах людей, о том, какие они разные…

Наступило время обеда и, несмотря на то, что посетителей было несколько человек, господин градоначальник прекратил приём, вышел из кабинета и направился к экипажу, который в это время всегда ждал его у крыльца управы. Сев в него, он отправился домой.

В это самое время жена его – Марья Дмитриевна, приводила себя в порядок, сидя перед зеркалом французской работы, которое подарил ей папенька по случаю свадьбы. Оно было овальной формы и вставлено в резной багет ручной работы, покрытый позолотой, как требовала мода и парижский стиль помпезного ампира. Хозяйка была горда собой; в её подчинении находилось около пятисот душ крепостных крестьян в имении, доставшемся от матушки – дворянки, отчего она имела солидный ежегодный доход, который не тратила, а рачительно вкладывала в ценные бумаги и облигации. Муж её тоже был весьма состоятельным человеком: помимо жалования бургомистра он имел долю в торговых оборотах своего брата, унаследовавшего дело своего отца-купца.