Омар Хайям - Рубайат Омара Хайяма

Вставай! Свой камень в чашу тьмы Рассвет
Уже метнул — и звезд на небе нет,
Гляди! Восходный Ловчий полонил
В силок лучей дворцовый минарет.

Неверный призрак утра в небе гас,
Когда во сне я внял призывный глас:
«В кабак, друзья! Пусть бьет вино ключом,
Пока ключ жизни не иссяк для нас».

А лишь пропел петух, перед крыльцом
Народ кричал: «Откройте ж двери в дом,
Где суждено так мало нам пробыть
И не вернуться никогда потом!»

В сердцах томленье будит Новый год;
Меня же тишина полей зовет,
Где дышит Иисус, где на ветвях
Длань Моисея, белая, цветет.

Где розы пышные твои, Ирем? [1] Ирем (Ирам) — мифический земной рай; легендарный сад, созданный мифическим царем Шаддадом.
Где кубок Джемшида [2] Джамшид (Джам, Джемшид) — имя легендарного древнеиранского царя, обладавшего чашей, на дне которой отражались события, происходящие в мире. В поэзии — символ величия и власти. «Чаша Джамшида» — символ мудрости. , кто скажет нам?
А в гроздьях яхонт все еще горит,
И все цветут сады по берегам.

Умолк Давид, а розе соловей
На пехлеви [3] Пехлеви — среднеперсидский язык. священном кличет: «Пей!
Пей, пей вино, пурпурное вино:
Оно ланиты делает алей».

Налей вина и в пламя вешних дней
Брось зимний покаянный плащ. Скорей!
Уж птица Время крылья подняла,
А ведь лететь, увы, не долго ей.

Будь Вавилон иль Нишапур [4] Нишапур (Нишабур) — город в Хорасане, родина Омара Хайяма. твой град,
Горька ли чаша иль полна услад —
Напиток жизни сякнет с каждым днем
И с древа жизни листья все летят.

Сто свежих роз приносит утро в сад;
Одной, вчерашней, не вернуть назад.
И первый летний месяц, месяц роз,
Вас унесет, Джемшид и Кей-Кубад [5] Кей-Кубад — царь-основатель мифической династии шахов древних иранцев. .

Пусть унесет! Что нам за дело, друг,
Что факел жизни Джемшида потух!
Пускай зовут Рустам с Зурабом [6] Рустам — легендарный богатырь, герой эпических сказаний древних иранцев, является одним из основных действующих лиц «Шахнаме» Фирдоуси. Зураб (Зораб, Сухраб) — его неузнанный сын, с которым он сражался. в бой,
А Хатим-Тай [7] Хатам (Хатем, Хотам) ибн Абдаллах Аттаи (кон. VI — нач. VII в.) — доисламский арабский поэт-воин, прославленный во многих сказаниях своей щедростью и благородством. к столу, но ты будь глух.

Пойдем туда, где дышится вольней,
На рубеже пустыни и полей,
Где все равно — султан ты или раб, —
И гордого Махмуда [8] Махмуд — султан (998—1030), наиболее известный представитель династии Газневидов. пожалей.

Стихи в тени деревьев, в знойный май
Кувшин вина и хлеба каравай,
И ты в пустыне с песней на устах,
О, для меня пустыня эта — рай!

Одних манит удел владык земли,
Других же рай, мерцающий вдали…
Держи что есть, о барышах забудь
И дальним барабанам не внемли!

Ты слышал, роза говорит: «Мой брат,
Гляди! Смеясь, я лью свой аромат.
Ты шелковый шнурок с моей мошны
Сорви и золотом осыпь весь сад».

Кто собирал златые зерна в дом
И кто пустил их по ветру дождем,
Равно прейдут не в золото, а в прах.
Не станут их откапывать потом.

Твои надежды гибнут, человек!
Иль расцветают… и тогда, как снег,
Упавший на песчаный лик пустынь,
Сверкнув на миг, уносятся навек.

В сей караван-сарай, где на часах
Чреда ночей и дней стоит в вратах,
На краткий срок, отмеченный судьбой,
Свой пышный въезд свершал за шахом шах.

И льву и ящерице вход открыт
В тот зал, где древле пировал Джемшид,
В могилу Бахрама [9] Бахрам Гур — сасанидский царь (420–438), прославленный охотник за онаграми (степными ослами), герой множества легенд, героических и романтических рассказов. степной осел
Копытом бьет, но старый ловчий спит.

Скажи, где розы цвет еще так ал,
Как там, где кесарь кровью истекал?
А гиацинт в саду? Быть может, он
С чела, когда-то чудного, упал.

Трава, чьей зеленью окаймлена
Губа ручья… О, как она нежна.
Не мни ее! Кто знает, из каких
Когда-то нежных губ растет она.

Ах, утопи, вино, в своих волнах
О прошлом грусть и пред грядущим страх.
Ведь завтра, может быть, утонем мы
В бесчисленных умчавшихся веках.

Как много милых нам друзей (какой
Прекрасный урожай, о Время, твой!)
Уж осушили кубок свой до дна
И улеглись безмолвно на покой!

И мы, которые на смену им
С весной пришли и за столом шумим, —
И мы должны под сень могил сойти,
Чтоб для других могилой стать самим.

Но будем жить и сгоним грусть с лица,
Пока к нам Смерть не выслала гонца!
Став прахом, в прахе будем мы лежать
Без песни, без вина — и без конца.

Тем, кто лишь днем сегодняшним живут,
И тем, кто завтра с нетерпеньем ждут,
Страж с башни Тьмы равно кричит: «Глупцы!
Вам воздаянья нет ни там, ни тут».

Все мудрецы, которые в веках
Так тонко спорили о Двух Мирах,
Как лжепророки свергнуты; их речь
Развеял ветр, уста засыпал прах.

И я когда-то к магам и святым
Ходил, познанья жаждою томим,
Я им внимал; но уходил всегда
Чрез ту же дверь, как и являлся к ним.

Я помогал их тяжкому труду:
Сажал и холил Мудрости гряду…
И вот вся жатва, собранная мной:
Я, как вода, пришел; как ветр, уйду.

Я, как вода, в сей мир притек, не зная,
Ни для чего, ни из какого края;
И из него, как ветер через степь,
Теперь несусь — куда, не понимая.

Что, не спросясь, примчало нас сюда?
И, не спросясь, уносит нас — куда?
Чтоб память об обиде этой смыть,
Вино, друзья, пусть льется, как вода!

С Земли я за черту небесных тел
Вознесся и на трон Сатурна сел;
Распутал много я узлов в пути,
Лишь твоего не мог, людской удел.

Ах, дверь была закрыта на замок,
И сквозь завесу видеть я не мог.
Послышалась мне речь про «я» и «ты»,
Но через миг настал молчанью срок.