Мара Минг - Авиньон и далее везде. Роман-путешествие о любви и спасении мира. Основан на реальных событиях. Публикуется в память об авторе

Из чего же было сделано это кольцо? Я никак не могла разобрать.

Артист то выгибался, едва не выпадая из обруча, то снова сливался с ним в единое целое. Это было не соло, нет: это был полноценный дуэт. Юноша вел танец, направляя кольцо движениями тела – но казалось, что и гигантское кольцо танцует свою партию. Артист падал на одно колено, и кольцо вилось вокруг него змеей.

Плыла над площадью печальная, щемящая мелодия.

Справа, слева, спереди, сзади – ряды затихших зрителей стали рамой для этой нежной короткометражки. Я затаила дыхание: это зрелище было достойно восхищения, достойно молчания. Это было искусство.

Но вот музыка стихла. Юноша припал на колено, и обруч плавно, как кошка, скользнул к его ногам. Секунда – и зрители яростно зааплодировали, а следом струйкой потянулись к танцору: опустить в шляпу монетку, перекинуться парой слов, даже обнять от полноты чувств. Я пожалела, что сижу так далеко, и это короткое слово – «далеко» – вдруг вернуло меня к реальности. Я осознала, что, действительно, где-то сижу: вокруг меня все то же осязаемое сущее. Лестница. Собор. Христос. Трамвайчик, фестиваль, плакаты. Рю де ля Карретери. Авеню де ля Синагог. Разреженные молекулы мира снова стягивались в цельное полотно, реальность сделалась плотной. Я глянула вниз – под фонтаном уже кипела жизнь. Там обосновались участники команды, которую так рекламировал Джон. Сам он тоже был среди них. Разминался.

Парней прибавилось. Теперь их было человек шесть или семь. Задиристые и непокорные лица: азиат, африканец, пара белых. Прямо подо мной маячил бритый затылок темнокожего мальчишки, сияющий и круглый. Запястье перечеркнуто синим браслетом, на втором целая гроздь таких же, разноцветных. Рядом – его товарищ с голым торсом. Скульптурные мускулы, позолоченные сусальным вечерним солнцем. Уткнулся в телефон. А вот еще один, сторожит авоську на колесиках. Крепкий, ладный, и, как и все остальные, тоже весь в черном. На голове непослушный ежик. Все в нем хорошо, только штанишки коротковаты.

Я вытащила из сумки айфон и прищурилась; не сказать, что ценный кадр, но этот интернационал мне чем-то вдруг приглянулся. В конце концов, после неладно скроенных японских борцов полюбоваться на земных спортивных мальчишек было просто приятно.

В эту секунду парень с ежиком вдруг задрал голову и глянул мне прямо в глаза.

Черт!

Когда в тебя летит копье, ты просто не успеваешь увернуться.

Этот молниеносный взгляд, железный и тяжелый, чуть не сбросил меня с парапета. На миг я ощутила себя так, будто парень застиг меня за чем-то скверным. Или просто застиг врасплох. И прежде, чем я успела подумать

прежде, чем успела предпринять что-то сознательно

в этот взгляд незнакомого парня

я выстрелила большой улыбкой.

И вдруг увидела нас со стороны: собор, Христа, саму себя, угнездившуюся на парапете, парня, внезапно посмотревшего чуть выше своего носа. Наши трассирующие взгляды и свою широкую, ясную улыбку во все небо. Ну что же, достойно. Если отвечаешь на резкий взгляд инстинктивной улыбкой – значит, не так уж плохи твои дела.

Продолжая сиять, я опустила камеру, а парень – тот вдруг улыбнулся тоже, открыто и светло. И мгновенно забыл обо мне. Отвернулся и заорал по-французски своему товарищу по команде, крепышу с голым торсом – но тот на него не смотрел. Упершись рукой в мостовую, словно прикованный к ней цветным наручником, он таращился пустым взглядом на фонтан. Но думал о чем-то своем.

Парень с ежиком подошел к мечтателю, нагнулся и пихнул его в плечо.

С тех пор я помню этот кадр и вряд ли забуду, ведь его я считаю началом. Человек шесть или семь. Их глазированные солнцем тела, их плавные траектории, их скольжение по распростертому телу площади. Их вещи. Вот чемодан, а вот авоська. Вот скейт, а вот ведро. Где-то здесь – трудное детство, а где-то вместо детства и вовсе прочерк. А вот долгие часы тренировок, потому что иначе никак. Где-то здесь еще многое, о чем я не успела узнать – а мне бы так хотелось.

Иссохший фонтан, площадь, Джон, разбирающий свой скарб.

Синяк у меня на лодыжке. Моя холщовая сумка. Моя ладонь, мой безымянный палец с серебряным кольцом из Каира. Бастет, Исида, Маат.

Прозрачное вечернее небо в молочной ряске облаков. Темнеющие кроны платанов. Кафе, очажки беззвучной суеты.

Мое королевство.

Мой фатум.

Моя улыбка случайному парню из бойзбенда.

– –

Суета подо мной усилилась: минут через пять, похоже, должны были начать. Зазмеились провода. Появился вездесущий черный динамик на большой ноге. Спортивные парни мигом замусорили пространство у фонтана: рюкзаки, сумки, тряпки. Четыре скейтборда (один – с нелепым леопардовым раскрасом). Два самоката. Ярко-розовое ведро. Две надувных бейсбольных биты (розовых тоже). Чудной девчачий чемодан, бело-розовый, с котиком в розовых очках. С таким чемоданом могла бы путешествовать японская школьница. Может, она тоже в команде? Приглашенной звездой?

Где-то пробили часы.

К динамику бросилась темноволосая девочка и принялась прилаживать к нему большой плакат (Les Echos-Liés – разобрала я буквы, и тут же забыла, что прочла. Незапоминаемо и непонятно). Плакат падал. Девочка злилась. Может, ее был чемодан с котиком? Я скатилась с парапета и сбежала по ступенькам на площадь.

Перед фонтаном уже собирался народ. У крепостной стены все еще разминался Джон; он скользнул по мне неузнающим, немигающим взглядом и снова ушел в себя, как глубоководная рыба. В пестрой компании зрителей, сидящих на мостовой, я увидела Паоло: копаясь в рюкзаке, тот что-то бормотал себе под нос. Я подкралась сзади; пальцы станцевали тарантеллу на его звездных лопатках. Паоло вздернул голову, улыбнулся и приглашающе похлопал рукой по камням рядом с собой. И я вдруг обрадовалась: как же хорошо. Хорошо, когда еще суток в городе не прошло, а уже появился кто-то свой, к кому можно вот так запросто подойти сзади, побарабанить пальцами по спине, а он в ответ подвинется, позовет тебя сесть рядом. Как будто это делает город родным. Да и ты в нем как будто уже своя.

– Вон тот, – Паоло ткнул подбородком куда-то влево, – был, кстати, тренером Джона. Говорил он тебе? – Я прищурилась, выискивая глазами того :

– Ну-ка, ну-ка, – («тренер» – это звучит гордо) – Где?

– Да вон. В голубой майке.

В самом деле, среди однородной массы черно-мускулистых парней мерцало как блуждающий огонек бирюзовое пятно. Я пригляделась. Если на кого тот и был похож, то точно не на тренера; скорей уж на охламона-второгодника со школьного двора. Молодой парень в бирюзовой маечке, мятой, будто мама погладить забыла, зато с веселеньким принтом: зазубренным кругом, внутри которого сидело хтоническое чудище. Высокий. В татуировках с ног до головы (на левой руке красивая: спиральная в четыре оборота, то ли надпись, то ли узор). Велосипедные перчатки. Черная бандана. Лицо озабоченное. Только что шептал что-то на ухо темноволосой девочке насчет поединка с плакатом – а вот уже распутывает разбросанные на земле провода. Бросает беглый взгляд на телефон и снова кладет его в карман. Хлопает по плечу африканского юнца. С кем-то спорит на ходу. Пихает ногой скейт. Не остановится ни на секунду: у него куча дел, все время куда-то ему надо.