Дарья Рай - Любовь на троих. Очень личный дневник

И тут лицо, всегда такой строгой и даже злобной Хелены Миллер, озарила, излучающая искренность и почтение, улыбка. Краем уха я услышала, как охнуло несколько особо впечатлительных парней. Но не это сейчас было важным… Она флиртовала! С Фабиусом! Нагло и целенаправленно флиртовала…

У меня нет шансов. Точка.

Я попыталась собраться с мыслями и вслушаться в голос преподавательницы, которая уже начала вести свою пару. Кажется, что-то о североамериканской журналистике… нет, не выходит! Почему я не могу сконцентрироваться?!

– Твою мать… – глухо прошептала я, не сдержавшись.

– Я смотрю, Вас заинтересовала данная тема, мисс Эванс? В таком случае, Вы, должно быть, знаете ответ на мой вопрос? – раздался мерзкий (по крайней мере, для меня) голос Миллер.

Я встрепенулась и оторвала взгляд от поверхности парты. Многие сокурсники уставились на меня, видимо, ожидая, что я отвечу на вышеупомянутый вопрос. Проблема была лишь в том, что я понятия не имела, что это был за вопрос. Ну и ещё в том, что я очень мало знала о северо-мать её-американской журналистике. Вчера я так и не прочла нужную главу и жестоко корила себя за это сейчас.

– Мисс Эванс, мы все в ожидании, – мне показалось, что голос Хелены Миллер приобрёл чуть ли не триумфальные нотки.

Сомнений не оставалось – она прекрасно знала, что я не слушала её. Что ещё хуже, она поняла, что я ни черта не знаю об этой самой североамериканской… Но хуже всего было то, что на меня смотрел Он… Я практически видела, как Фабиус Грэй сидит сейчас на задних партах аудитории и улыбается своей саркастической улыбкой, думая: “Какая же она дура”. Хотя нет… Вряд ли он вообще станет обо мне думать.

Я уже хотела честно признаться Хелене, что не слышала ни её вопроса, ни того, о чём она толковала, когда по моей части стола скользнула и тут же скрылась мужская рука. А на её месте осталась… Бумажка с правильным ответом?! Времени раздумывать у меня просто не было, поэтому я, на свой страх и риск, выпалила фразу, написанную на листке:

– Первый печатный станок в североамериканских колониях предположительно появился в 1638 году.

Я умолкла, ожидая вердикта. На какое-то время все затихли.

Неужели, я спорола чушь? Записка оказалась ловушкой?

Подступающий приступ паники предотвратил ничего не выражающий голос профессора Миллер:

– Неплохо, Эванс.

Больше по данному вопросу она не сказала ничего. А мне этого было и не нужно. С облегчением вздохнув, я посмотрела налево, собираясь поблагодарить неизвестного спасителя и… столкнулась взглядом с Алексом Уилсоном. Я уже решила, что это какая-то ошибка. Ну зачем ему помогать мне? Однако рядом больше никого не было…

– Спасибо, – едва слышно прошептала я, отводя взгляд.

Неожиданно для себя я испытала невыносимое смущение. С чего бы вдруг? И это после того-то, как я засекла его в учительской с Грэем?! И кому из нас надо смущаться после этого?! Выходит, мне…

– Был рад помочь, – так же, шёпотом, ответил парень.

От неожиданно мягкого тона я вздрогнула и снова посмотрела на него. Алекс улыбался.

Невероятно красивая и открытая улыбка…

– Почему? – с любопытством спросила я.

– А ты бы предпочла, чтобы эта Хелена выставила тебя на посмешище? – усмехнулся Уилсон.

– Нет, конечно… – пробормотала я, снова смутившись.

Неожиданно он наклонился так близко к моему лицу, что я почувствовала на своей коже его дыхание.

– Ты очень милая, когда смущаешься, – прошептал Алекс мне на ухо.

От его голоса и тона у меня по коже побежали мурашки.

Если это испытание Господне, то я его не выдержу…Слышишь, Боже?! И не говори потом, что я не предупреждала…

– П… правда? – пролепетала я, не имея ни сил, ни желания отстранятся.

– Правда, – всё тем же соблазнительным шёпотом ответил он.

Его рука легла мне на колено. Мне бы возмутиться, но я… чуть не задохнулась от наслаждения. Я хотела его! Прямо сейчас! Это казалось невыносимым.

Я закусила губу, чтобы не застонать. Если подумать, нас в любой момент могли заметить, ведь мы сидели в переполненной аудитории. Но меня… это не волновало.

Рука Алекса скользнула чуть выше – к бедру… Я сжала руки в кулаки и подняла на него затравленный взгляд. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Первым нарушил возрастающее напряжение он.

– Прости, я увлёкся, – на его губах мелькнула едва заметная извиняющаяся улыбка, в то время как тёплая ладонь медленно сползла с моего бедра.

– Н… нет… – выговорила я, сама не понимая, что хочу сказать, – Вовсе нет…

Мне вдруг стало не хватать тепла его руки. И воздуха. Воздуха мне тоже стало не хватать…

Чёрт! Как это не похоже на меня! В последнее время я сама не своя…

Алекс посмотрел на меня то ли вопросительно, то ли просто с интересом… Я всё ещё пыталась понять это, когда Хелена Миллер весьма любезно (я бы даже сказала “ну очень любезно”) произнесла:

– А теперь, профессор Грэй, если позволите, я бы хотела попросить Вас встать рядом со мной и помочь мне с рассказом о первых в мире печатных изданиях.

Её улыбка могла бы ослепить целый взвод неискушённых солдат, клянусь вам! И предназначена она была Ему. Ах, если бы и я могла так улыбаться ему… Но нет. Это не моя прерогатива. К тому же… Не я ли только что так хотела Алекса? С каких пор я стала такой похотливой? Сказывается довольно долгое время без романтических отношений?

Я удручённо покачала головой своим мыслям, когда услышала приглушённые шаги и негромкий голос Фабиуса Грэя:

– Не вижу причин отказывать столь замечательному педагогу.

Замечательному педагогу?! Это он о Миллер-то?

Я проследила взглядом за тем, как преподаватель по литературе присоединился к Хелене Миллер и тут (сама не знаю, что на меня нашло) всё моё нутро содрогнулось от нервного… да нет, даже не нервного, а самого настоящего истерического смеха. Я безуспешно пыталась заглушить его приступом кашля, пытаясь сообразить, что же меня так рассмешило.

И тут до меня вдруг совершенно чётко дошло, что осознание собственной безысходности довело меня до такого состояния. А тут ещё Грэй с этой своей фразочкой о замечательном педагоге…

Кажется, я свихнулась…

И снова мои плечи сотряслись от еле сдерживаемого смеха. И снова я попыталась издать звук, напоминающий кашель. Но вместо “гх-гх” у меня получилось “гха-гха”, а потом и “ха-ха-ха”.

Я понимала, что на меня смотрят все: и преподаватели, и студенты. И надо же было такому случиться, что на мой “приступ” смотрели мои самый ненавистный и самый любимый преподаватели. Уверяю вас, что моя ненависть к Миллер была вполне взаимной. О взаимности же моих чувств к Грэю я предпочту промолчать, а ещё лучше… посмеяться.