Юлия Лавряшина - Просто вспомни обо мне…

Из его макушки исходил красный свет. Порой ему казалось, что он – акула, которая, опустив нагрудные плавники, приподняв нос и сгорбив спину, прорезает окровавленную воду, отдавая при этом все силы, лишь бы первой оказаться возле добычи.

Забылось, что акула не различает цветов и не может видеть крови. А он уже слеп от того ядовито-красного, что составляло теперь его мир. И тупел от усталости, разбирая – камень за камнем – обвалившиеся стены. Кирпичи тоже были красными.

Эта однообразная работа, которой не было конца, опускала его на животный уровень, потому что стены вырастали снова и снова, точно акульи зубы. В его голове больше не находилось места ни мыслям, ни воспоминаниям.

Только одна догадка проскользнула в мозгу красной рыбешкой, до того верткой, что он тут же забыл о ней. Ее плавники сверкнули напоминанием о радуге, в которую он некогда мечтал окунуться. Уйти целиком. И еще в этой догадке было что-то о начале начал… О красном цвете.

Он не сумел связать эти разрозненные клочки мыслей, и они распались, потерялись в кровавой мути, которая (ему вдруг вспомнилось!) образовалась после взрыва. Таким способом человек глушит рыбу. Выходит, он убивает себя самого.

Не зная, что предпринять, он опустил взгляд на свои руки. Ладони были изодраны, и кровь влажно поблескивала на ссадинах. Но это означало, что он жив. Что взрыв обошел акулу стороной, поставив ей готовую добычу на обед. Он вдруг так ясно увидел оставшееся после взрыва, что закричал. Но не проснулся… Потому что он и не спал.

Прослушав записи на автоответчике, Даша протяжно вздохнула:

– С ума сойти! Всего две заявки… Этак можно и по миру пойти.

Ее вздох оживил прозрачные занавески на окне, и в их паутинных переплетениях задрожало солнце. Оно обманчивым теплом скользило по лицу, хотя с самого Крещения держалась стужа.

Дашу такая погода приводила в отчаяние, как и любого, кого кормят ноги. К вечеру она совсем их не чувствовала и, прибегая домой, падала у батареи, стараясь просунуть ступни между чугунными ребрами.

На подругу она поглядывала с боязливым восхищением: ей самой и в голову не пришло бы мчаться два квартала по морозу, чтобы просто поболтать.

– А я тебе говорила, что после Нового года будет еще хуже, – напомнила Вера, не отрывая взгляда от журнала. Когда она переворачивала страницы, Дашу слепили быстрые блики. – Все хуже и хуже, – зловеще продолжила подруга.

– Почему? – рассеянно спросила Даша, чтобы поддержать разговор, хотя мысли занимало совсем другое.

Влажно втянув воздух, Вера грозно произнесла:

– Ты забыла, что предсказал Нострадамус?!

– А что он предсказал? – покорно поинтересовалась Даша, украдкой погладив вытянутый подбородок рыжего кота, которого она, не мудрствуя, назвалаРыжий.

Укоризненно качнув маленькой, птичьей головкой, Вера протянула:

– Ну, ты вообще какая-то темная стала… Ничем не интересуешься, что ли?

– Я работаю, – сухо напомнила Даша. – Я только и делаю, что работаю. Мне хочется свозить Сережку к морю.

– А этого куда денешь? – перейдя на шепот, подруга кивнула на закрытую дверь в смежную комнату.

– Так что предсказал Нострадамус?

– Что перелом в этом году будет. Одиннадцатого июля.

– А час не указал?

– Чего ты смеешься?! Купила баба порося и хохочет! Мало тебе одного ребенка на шее?

Даша встревоженно прислушалась к тому, как внутри все мелко, неудержимо затряслось. Сейчас она могла или расплакаться, или раскричаться. И то и другое было одинаково противно.

– Никогда не говори про моего сына, что он у меня на шее.

Испуганно вскинув мгновенно прояснившиеся глаза, Вера поспешно заверила:

– Да ладно, не буду… Что ты? Я сама Сережку люблю, ты же знаешь!

– Тем более.

– Да я не о нем разговор-то завела… С этим что будешь делать? Он сейчас спит?

– Может, уже проснулся. – Даша прислушалась. – Он не зовет.

– И то ладно. Хоть ночами не будит. Ты врачам его не показывала?

Она виновато вздохнула:

– Да я же без денег! Что было – ушло на поездку… Нет, всё! Не могу я об этом. Опять сейчас разревусь.

Уткнувшись в журнал, Вера ревниво заметила:

– Ты ее прямо как-то не по-сестрински любила…

– Как это – не по-сестрински? Что за глупости?

– А я ее почти и не помню. Она была такой же красавицей, как ты?

Даша уклончиво ответила:

– Мы не были похожи.

– И она еще и старше на четыре года.

– Ну и что? Что ты хочешь этим сказать? И вообще перестань… Я не могу, неужели не понимаешь?!

Шлепком захлопнув журнал, Вера вскочила с кресла – так резко, будто ее вытолкнула невидимая пружинка, – и замахала узкими смуглыми ладошками:

– Всё, молчу!

Но от Даши не укрылось, как любопытство пульсирует в ней толчками, заставляя то подергивать плечиками, то хмуриться, то шмыгать носом. Несмотря на мороз, все кругом болели гриппом, и даже школы уже несколько дней были закрыты.

«Не заразиться бы от нее, – с тревогой подумала Даша. – Мне сейчас нельзя болеть».

Этого она вообще себе не позволяла, потому что надеяться было не на кого, а Сережка мог рассчитывать только на нее. Стоило Даше почувствовать недомогание, как она проводила своеобразный аутотренинг, сердито повторяя себе: «Я не для того родила сына, чтобы он сидел голодным».

Уже утром она вешала на шею фотоаппарат, на плечо видеокамеру и мчалась снимать очередную свадьбу или юбилей, детский утренник или похороны. Заявки поступали к ней через фирму «Досуг», которая публиковала рекламу в тех газетах, которые Даша и читать-то брезговала. Но как раз эти издания пользовались все большей популярностью, и тут уже было не до щепетильности. На жизнь им с Сережкой хватало, правда, поездка к морю по-прежнему оставалась далекой мечтой. Ночами она тепло ласкалась проблесками снов, и Даша, совсем разнежившись к утру, весь день напоминала себе, что надо поднажать, опередить других, выполнить побольше заявок, и тогда, может быть…

Пока же ее сбережений хватило на то, чтобы проехать триста километров и похоронить сестру с племянницей.

– А этот… – умоляющим тоном снова начала Вера, всем своим видом давая понять, что ее разобьет паралич, если она немедленно всего не выяснит.

Даша сдержанно напомнила:

– У него имя есть.

– А? Ну да… Этот… Данил… Он так ничего и не вспомнил?

– Вспомнил… Только он просит, чтобы его называли – Данил…

…Он смотрел на нее снизу чистыми доверчивыми глазами семилетнего ребенка.