Юлия Лавряшина - Кот знает всё

Эти женщины смеялись так громко…

Кажется, их забавляло все на свете! Сейчас, когда они перебрались в большой дом, смех не так докучал ему, как в двухкомнатной квартирке. Но они потешались не над ним. Просто им было весело жить, особенно двоим из них – похожим.

Он успокоился, когда понял это. И догадался, что одна из женщин была ребенком другой. Как и он совсем недавно, когда его звали… никак.

Никто не давал ему клички, ведь житель кошачьего мира не нуждается в словесном клейме. Это люди испытывают слабость к ярлыкам и первым делом навешивают на младенца имя, от которого уже не так просто избавиться.

Его мама была выше этого. Ее круглые желтые глаза наблюдали за жизнью людей снисходительно. Сумятица их мира казалась ей смешнее копошения насекомых. Но кошка не пыталась остановить хотя бы одного человека, ей просто было не до этого – она спасала своих котят.

Поэтому и привела его с братьями и сестрами в храм. Не ради молитвы, конечно… Нет у кошек грехов, которые приходится замаливать. Детенышам всего лишь нужен был кров, а самой кошке – пища, пока она кормила их теплым, сладковатым молоком.

И добрые люди дали ей пищу. В желтоватом взгляде затеплилась благодарность. Кошка, подумав секунду, даже позволила человеку погладить ее.

В тот вечер молока было слишком много! Он объелся до того, что уснул, продолжая сосать, и молоко натекло ему под щеку.

Но сон приснился страшноватый…

Она не знала, чем заслужила их ненависть. Их раззявленные рты, хохочущие над ее болью, казались пещерами ада, она чувствовала смрадный дух… Солнце палило, усиливая его, слепило глаза, отлично видевшие в темноте.

– Выколи ей зенки! – хрипло выкрикнул кто-то, и она поняла, что погибла.

Но изо всех сил продолжала царапаться и шипеть, спасая свою единственную жизнь, во что ее мучители отказывались поверить.

– Ничего ей не сделается, у нее же девять жизней…

– Дьявольское отродье, мы тебе покажем!

Ее потянули за лапы в разные стороны с такой силой, что плоть кошки затрещала. Еще миг…

– Оставьте несчастное животное!

Почудилось, будто голос пролился сверху. В нем слышался гнев, каким-то чудом не затмевающий теплый свет, составлявший суть человека, которому принадлежал этот голос.

– Шел бы ты, дядя, – прошипел один из тех, кто жаждал ее гибели.

– Не лезь не в свое дело!

Но голос, зародивший в ее маленьком сердце надежду, оставался твердым:

– Это мое дело. Кто, кроме меня, защитит землю, которую мой Отец создал для любви и радости? Он подарил жизнь не только людям, но и нашим братьям меньшим. А вы своей жестокостью превращаете ее в ад!

Усилия, с которыми растягивали ее тельце, несколько ослабли, и сердце кошки дрогнуло надеждой.

– А кто твой отец? – удивился один из них.

– Да что вы его слушаете?!

– Юродивый! Пошел отсюда.

– Сейчас получишь!

Что произошло в следующий миг, кошка не заметила. Она вдруг упала в пыль, точно мучители разом отпустили ее. Над головой раздался вой ужаса, но мешкать и разбираться, что произошло, кошка не стала. Бросилась на звук голоса, который уже любила, и прыгнула в раскрытую ладонь.

Человек быстро спрятал ее за пазухой. Переведя дух на его теплой груди, кошка высунула мордочку и увидела, как те, кто истязал ее, корчатся от беспомощности и страха. Их руки висели плетьми, отказываясь слушаться.

– Больше вы никого не сможете мучить.

Больше Он ничего не добавил и пошел своей дорогой, унося кошку у сердца. Как никто другой, Он знал, что она такое же дитя Божие, как и все твари, населявшие землю. И нет ее вины в злобных людских заблуждениях…

И еще Он знал, что кошка станет хорошей матерью целым поколениям тех, кого миллионы добрых людей будут называть своими лучшими друзьями.

Среди ее потомков оказался и котенок, призванный устроить судьбы своих людей… Он и сам не подозревал, сколько подарит миру радости!

Темнота шуршит, дышит, подкрадывается, душит. Темнота успокаивает, убаюкивает, обманывает цветными снами, струящимися тугими параболами. Обещает вот-вот разломиться, подобно мохнатому кокосовому ореху, не требуя даже удара о камень, и явить нечто светлое, текучее, манящее. Но портьеры не раздвигаются. Глеб знает почему: жене приятнее сознавать, что он ощущает себя похороненным заживо. Какой же свет может быть в могиле?

Сознание – сплошные пятна. Он уже научился различать их: светлые – сны, черные – явь. Когда в очередной раз ускользают все проблески, первой просыпается тоска: «Опять… Я опять вернулся. Черт бы меня побрал, я все еще жив!»

А следом уже черным дымом наползает отчаяние, потому что некуда деться от тех шагов, которыми уже наполнялась тьма. Самым страшным и ненавистным звуком на свете стал отголосок ее шагов, когда-то звучавших так фантастически легко…

Жена заходила к нему только дважды в день, он решил для себя, что это утро и вечер. Требовать от нее большего? Необходимо? Да и хочется ли?

– Что смотришь? – Роза улыбается, и от этого еще меньше становится похожа на саму себя прошлую. Это совсем не ее улыбка. Верхней челюстью выдающийся вперед оскал. – Зачем ты проснулся? Или надеешься сегодня шевельнуть каким-нибудь пальчиком?

Она всегда говорит «пальчиком», но это звучит не ласково. Когда Розин голос срывается криком, Глебу становится легче. Непонятно почему, ведь он знает, что следом жена ударит его. Столько раз, сколько внутренних взрывов произойдет в ней.

Как обычно, в последние три месяца, он ничего не почувствует, только душу сдавит тяжкое ощущение полной беспомощности, которое Роза и рассчитывает вызвать. Знает ведь: физическая боль перестала существовать для него сразу после той аварии. Перелом черепа, повреждение всех возможных центров… Как он выжил? И главное – зачем?

– Ты в курсе? Я продала твою половину дома. Да откуда тебе знать! Уже продала, что ты удивляешься? Мне нужно на что-то жить, я же не подыхаю вместе с тобой… А ты ни копейки мне не оставил, сволочь, только этот паршивый коттедж. Неужели у тебя ничего не припрятано?

«Она ждет ответа. Немыслимо. И заводится от моего молчания». – Глеб смотрел на жену, не открывая глаз – единственного, что еще подчинялось ему. Было время, они понимали друг друга с одного взгляда. Тогда она была как свежий бутон, и Глеб твердил: невозможно было подобрать ей имя удачнее. Тогда она умела летать… И не только над сценой.

– Куда ты дел все деньги? Не поверю, что у тебя нет никаких тайных счетов! Или ты все на нее записал? Нет, что-то должно было остаться на тебе, не такой же ты идиот!