Нина Щербак - И ее чувство снега (фантазия-экспромт)

Когда Алексей уходил или потом – уезжал, появлялась эта странная боль внутри, не дающая покоя. Он был неразговорчив и все время о чем-то думал своем, находясь как будто где-то далеко. Это не было таким обидным в момент общения, но становилось совершенно невыносимым, когда его не было рядом. Как будто все внутри нее его помнило и о нем начинало тосковать безудержно. Сознание рисовало невозможность как обиду, а постоянное неудовлетворение давило как каменная плита, пропуская через невидимую мясорубку все внутренности. «Где он сейчас, почему не со мной?»

Мила хорошо знала, что подобные мысли для взрослой женщины были не просто наивны, а глупы, если не сказать, до безумия эгоистичны, и все же именно так ей казалось и чувствовалось, и, собственно, именно эти мысли вертелись у нее в голове круглые сутки. Не могла она к нему привыкнуть, не могла охладеть и жить спокойно. Видела, и снова слезы наворачивались на глаза, как будто каждый раз, рано утром встречала его впервые, видела заново его сильную шею, красивые руки, расправленные плечи, загорелый торс. Как будто бы не проходило то ощущение дрожи при виде человека, которого любишь, которое обычно так сладостно вначале, но которое, по каким-то мировым законам, достаточно быстро проходит, уступая место чему-то фундаментально другому, значительно более спокойному.

Сын был на него похож, словно копия. Когда Мила обнимала его рано утром, склонившись над кроватью, то все внутри танцевало непонятный и страстный танец, каждый мускул оживал, а кровь бурлила во всю, в надежде вырваться наружу. Нежность боролась с чем-то страстным, болезненным. Иногда она даже боялась прижимать сына к груди, казалось, немного сильнее обнимет, и просто задушит его от радости какой-то, ниоткуда пришедшей, и безысходности.

Он уехал в командировку, почти не попрощался. Позавтракал, бросил вещи в чемодан, чмокнул в щеку и поехал на вокзал. Она сделала над собой усилие, чтобы не поехать следом, не собрать детей и не броситься ему вдогонку. Удержалась, правда, легко. Сын проснулся и уже отчаянно требовал внимания. Иначе бы, даже не задумалась, пешком, на машине ли, самолете, догнала бы, не отпустила.

В этот раз на душе было совсем неспокойно. Ночью она переворачивалась с боку на бок, почти не спала. На следующий день проснулась часа в три, снова не могла понять, где находится, как бывало часто последние полгода, как будто бы во сне пыталась до него домчаться, доехать, встретить снова, и все время упускала из виду. Мысли о нем так странно врезались ей в голову, что ни на секунду не оставляли, даже когда заботы и сотни телефонных звонков, казалось бы, должны были как-то отвлечь и отнять силы. Она смутно могла себе представить, что будет дальше, сможет ли она, к примеру, когда-нибудь спокойно чем-то заниматься, жить и просто радоваться. Как будто бы сама себе подписала приговор, и сделать с этим уже совсем ничего не могла. Как будто бы сама заговорила себя на какую-то странную, медленную, никому неведомую и непонятную погибель.

Наутро отвела сына в детский сад и пошла на работу. В юридической конторе помогала вести дела известным и малоизвестным адвокатам. В метро сидела, закрыв глаза, засыпала, пока вдруг кто-то не окликнул ее, склонившись над самым лицом, и нашептывая что-то на ухо. На мгновение испугалась, одернулась. Голубоглазый блондинистый мужчина, высокий и импозантный, буравил ее взглядом, и уже пять минут рассказывал ей об их какой-то важной и памятной встрече три года назад на юге.

Роман!

Она лихорадочно вспоминала, как ездили с ним вдвоем, и как потом уже не вдвоем. Жили всегда все вместе, в одном большом доме. Теперь она кивала в такт его рассказу, слушая и чудом для себя припоминая, как он, действительно, выходил рано утром бриться в общий дворик и разговаривал с ней, заваривал себе чай на общей кухне, а потом снова болтал с ней. Когда поезд подъехал к Невскому проспекту, она подняла голову, посмотрела в его глаза и вдруг отчетливо поняла, что снова любит его без памяти. Эта мысль, так быстро пришедшая ей в голову, была столь ужасной, что она отпрянула от него, что есть силы, вдавливаясь в спинку сидения. Откуда? Чувства, возникающие в сердце или в душе, всегда вынашивались годами, да и было это давно очень, и были эти самые чувства обусловлены общими притязаниями, ожиданиями, временем. А здесь все произошло как всегда, за три минуты, и спустя эти три минуты она отчетливо понимала, что дороже этого человека у нее никого нет, и не было, как и то, что все это произошедшее ужасно и совершенно невозможно. Он вышел вместе с ней на платформу, как будто бы угадал ее мысли. Оказалось, что он следовал в ту же юридическую контору, что и она, и даже был готов помочь ей сделать какие-то там бумаги и документы, и как-то все это странно совпало, как в странном западном кино. Кровь внутри пульсировала, отдавала в голову, как будто бы все тело сотрясала немыслимая неоткуда пришедшая и нечистая сила.

– От лукавого, – с ужасом повторяла она, – дура ненормальная.

Она снова пыталась подумать об Алексее, и, не находя в себе силы заставить себя это сделать, снова поражалась тому, как быстро это все самое странное – произошло с ней. Алексею она позвонила и он, слава богу, на четвертый звонок, взял трубку. Был занят, что-то быстро проговорил, вернее, прокричал даже, отключив аппарат после разговора практически сразу. Мила набирала его номер еще несколько раз, но все – безуспешно. С трудом дождалась следующего дня, когда должна была снова идти в контору, зная, что встретит его там, и с некоторым ужасом ожидая, что же будет дальше.

Встретила. Удивилась. И тому, как он посмотрел на нее, также странно, непривычно по-доброму, также обворожительно обещающе, как она даже ожидать не могла. А когда посмотрел, ей сразу пришлось опустить глаза, была не в состоянии выдержать его взгляда. Не хватало дыхания, было снова нестерпимо стыдно, не от желания или страха, а от того, что это было, без всякого сомнения, не сиюминутное увлечение, а что-то серьезное и мучительное, и, самое ужасное, что-то так некстати повторяющее все те ощущения, которые она испытывала, когда встретила Алексея впервые, на том странном восточном корпоративном вечере в ожидании Нового Года.

Роман, этот злополучный «первый встречный в метро», и «старый знакомый» поступил к ним на работу, на полную занятость. Когда она узнала об этом, то вышла в коридор, медленно дошла до туалета, стараясь не покачиваться, закрыла лицо, чтобы никто не видел слез. «Как же так?» – вертелось у нее на языке, но она вновь видела перед собой его улыбку, и ей вновь и вновь хотелось только одного: ощутить его присутствие.

Снова звонила в Москву, Алексей снова не подходил, или подходил и говорил очень кратко. Целовала сына, повела его в супермаркет, и целый час поила чаем с пирожными и черствыми булочками в кафе. Пыталась вспомнить, как жила все это время, как ни одной минуты не думала ни о ком кроме Алексея, как мучительно это было, при ощущении полного безучастия и равнодушия. А потом поняла, что ничего не может с собой поделать. Только пытается представить, как обнимает Романа, и уже давно знает, что это самое светлое чувство и давно – смысл жизни, и что он, конечно же, думает все также, и то же самое, и главное, – нуждается в ее заботе. Ощутив прямоту и ужас собственной женственной слабости, ей стало вдруг совсем нестерпимо. Она пыталась отгонять эти странно пришедшие, тяжеловесные мысли, зная, хорошо зная, что только они и приносят ей теперь долгожданное ощущение счастье, и ради них она собственно и просыпается по утрам.