Антонина Дельвиг - Когда позовет смерть

– О, господи, теперь из себя Дуче строить будет! – недовольно проворчал ее братец. – Как там погода? Ветра нет? Я-то надеялся, тебя уже сдуло…

Он нажал на кнопку, которая помещалась у него на правом подлокотнике, и, не дожидаясь сестры, рванул к выходу.

– Поосторожней! – выкрикнула Маша ему вслед.

Шины скрипнули по терракотовой плитке, оставляя черные полосы, и девушка поторопилась затереть их ногой. Их поселили в уютном обсаженном кипарисами бунгало, из окон которого видно море – ночью они засыпают под шум прибоя, которого днем почему-то здесь почти не слышно. От маленькой открытой веранды – вернее, это был просто навес над каменной площадкой, где стояли два плетеных кресла и такой же плетеный стол – отходила довольно широкая мощеная тропка, такие же дорожки пересекали парк во всех направлениях: по ним прекрасно можно было гонять, что Арсений и делал время от времени, весьма сильно превышая ту скорость, которую можно было бы считать разумной. По крайней мере, для подобного экипажа.

Наконец Маша доплелась до бассейна и, задыхаясь, плюхнулась в шезлонг, где оставалось ее полотенце. Перед глазами поплыли темные круги: сил-то никаких. Арсений был уже здесь – выписывал восьмерки вокруг вазонов с цветами на противоположной стороне. Жюли, покачав головой, молча подвинула к ней бутылку минеральной воды и стакан. Очевидно, за время ее отсутствия поблизости все-таки пробегал официант, который по логике вещей должен непрерывно выдавливать сок из апельсинов и предлагать его всем желающим. Но отдыхающих – нет или почти нет, почти нет и официантов.

– Здесь такое офигенное солнце, не видно ни шиша, – донеслось до них недовольное ворчание Арсения, который уже успел включить свой компьютер и теперь безуспешно пытался отрегулировать угол наклона экрана.

– А просто позагорать нельзя? – рассердилась Маруся; они говорили по-русски. – Неужели при этом необходимо портить глаза! Сам подумай, как твой жалкий монитор может конкурировать со светилом!

– Он не жалкий! Он жидкокристаллический! С активной матрицей!

– Чем он недоволен? – не поняв, поинтересовалась Жюли.

Маша поведала ей о граничащей с одержимостью страсти брата.

– Э, да он не один такой, теперь они все как приставки к этим штукам. Буквально уже с трех лет. Ничем хорошим это не закончится, абсолютно уверена. А как он успевает в школе? Язык какой-нибудь учит?

Маруся лишь хмыкнула.

– Пока я размазывалась в больнице по стенке, мой брат, вундеркинд, в перерывах между операциями выучил целых два иностранных языка. Меньше, чем за год. Мне такое даже не снилось. Хоть я до сих пор и числюсь студенткой языкового института, – Маша вздохнула, – пребывающей в бессрочном академе… Английский-то он начал учить как раз лет с трех-четырех, когда стал играть в компьютерные игры, а тогда многие были непереведенные. Хочешь играть, разбирайся! Нет, Арсюша без конца участвует во всяческих олимпиадах, интеллектуальных конкурсах, и, что самое интересное, то и дело в них побеждает. У него в комнате вся стена завешана грамотами. Победитель того, лауреат сего… Он у нас о-очень умный. Только совершенно невоспитанный.

– Что ты там про меня бормочешь? – раздался возмущенный возглас с противоположной стороны бассейна.

– Как видите, он прекрасно нас понимает, а, кроме того, у него превосходный слух, – прокомментировала Маруся и добавила, обращаясь к брату, – Я тут рассказываю, что ты выучил уже три языка.

– Пять… – донеслось с той стороны.

– Что, пять?

– Всего я знаю уже пять языков, да будет тебе известно! Ну, не все, конечно, одинаково хорошо… Греческий только начал…

Маша перевела.

– Господи, и за что же такая несправедливость? – вдруг горячо зашептала Жюли, – Умный, красивый мальчик обречен всю свою жизнь просидеть в инвалидной коляске… А другие, глупые, испорченные, жестокие будут жить себе поживать, есть и пить, коптить небо, совершать мерзкие поступки… Почему так?

Маруся со вздохом посмотрела на брата – да, он у нее действительно хорош. Удлиненное лицо с живыми умными глазами притягивает взгляд какой-то своей едва уловимой страннинкой, светлые в белизну волосы, которые он из противоречия отказывается стричь – подростки вокруг чуть не все бритоголовые – доросли уже до лопаток, одним словом настоящий «маленький принц». Вот только прикованный к железной тележке… Подумать только, в первые месяцы после аварии, Маша молила Бога, чтобы он поскорей умер. Только бы не мучился так сильно… Сейчас-то уже все хорошо. Ну, почти…

– Есть хочу зверски, – громко возвестил братец, вкатываясь в номер. – Обед уже пятнадцать минут как начался, пойдешь со мной?

– Только переоденусь, – ответила Маруся, которая, вернувшись с берега, прилегла на кровать прямо поверх покрывала. У нее все время ощущение, что на ней воду возят, так она устает, хотя ничего и не делает, только немножко ходит. Солнце, конечно, очень утомляет. И чистый, насыщенный морским кислородом воздух поедает глюкозу в ее крови слишком быстро.

– Сегодня приехали французы и еще несколько немцев, народу становится все больше, – сообщил Арсений.

– Ты откуда знаешь?

– Да так, заехал в главное здание на рецепцию и поинтересовался. Они такие приветливые, все мне рассказывают, да и как откажешь несчастному инвалиду…

– А зачем тебе это нужно?

– Я постоянно собираю всю доступную информацию – неважно, в Интернете или из разговоров – никогда заранее не знаешь, что пригодится.

– Не могу представить, как информация о новоприезжих может кому-то пригодиться.

– Это меня нисколько не удивляет, – кивнул братец, – давно заметил, что у тебя слабовато развито воображение, – он с места врубил задний ход, едва не врезавшись в дверной косяк, и начал руками выворачивать колеса.

– Я тебя сто раз просила, езди здесь помедленней, весь пол черный! – взвилась Маша.

На это ответа не последовало. Надев льняное платье, Маруся пригладила щеткой волосы. Вообще она старается пореже смотреться в зеркало, чтоб не расстраиваться лишний раз: к чему разглядывать эти ввалившиеся щеки, заострившийся нос, и темные круги под глазами – те кажутся чрезмерными для такого маленького, с кулачок, личика. Из нее будто ушел весь цвет: волосы стали какого-то непонятного невзрачного оттенка и будто вдвое тоньше, кожа серая… Раньше-то Маруся себе даже нравилась. А сейчас… Сейчас ее безоговорочно приняли бы на роль призрака в любой ужастик. Добротное такое вышло бы привидение, качественное, и на грим не пришлось бы тратиться… Впрочем, нет, немножко все-таки она подзагорела. Точно! И нос вон покраснел…

Приободренная, Маруся закрыла дверь и поспешила по тропке вслед за братом, которого, понятно, уже и след простыл. Дорога к ресторану петляла по парку меж высоких кедров и цветущего кустарника, там, в ветвях, беззаботно щебетали птицы и бодро жужжали насекомые. Не встретив ни души, Маша подошла, наконец, к мостику через поток, в котором плавали утки – местные обитатели, они прекрасно изучили распорядок дня и крутились здесь в предвкушении обеденных разносолов. Арсений наблюдал за ними сверху, он всегда поджидал ее здесь: впереди на дорожке было несколько ступенек настолько неудобных, что он не мог их преодолеть даже с помощью встроенного в кресло подъемника. Сам он стеснялся кого-либо просить, поэтому-то ему и нужна была сестра – озвучить просьбу. Им требовался мужчина, желательно, в расцвете сил. Пока же мимо них неспешно, под ручку, проходили только божьи одуванчики – на всех курортах весна с осенью принадлежит пенсионерам: не так жарко и не так дорого. Они приветливо кивали брату с сестрой и говорили неизменное для этого времени дня «Gutten Taag» – местные пенсионеры отчего-то почти сплошь немцы. С некоторыми из них, в основном, мужчинами, Арсений даже перебрасывался парой-тройкой фраз: несмотря на свой отвратительный подростковый характер, он на удивление быстро сводит знакомства с самыми разными людьми. Марусе оставалось лишь гадать, о чем разговаривает этот странный подросток с немецкими стариками – второй язык у нее французский, и шел-то он всего полсеместра, спрашивать же у братца бесполезно, с ней он не так любезен как с пенсионерами.