Любовь Сушко - Тайна «Лунной сонаты». Пленники любви

Из-за того, что горела только одна свеча, трудно было разглядеть его лицо. Но ее поразило то, что при всем внешнем сходстве, он казался совсем другим. Ничего в нем не было от Старика Ра, с которым она говорила недавно и все время встречалась в замке.

Пианист вблизи казался даже значительно моложе. Как мог так измениться человек за несколько часов?

Они молчали несколько минут. Он – увлеченный своей игрой, она, пораженная эффектом, который эта игра производила на ее полумертвую душу. Во всем происходившем было что-то необъяснимое и невероятное. Наконец она решила подать голос:

– Дед, скажи, когда ты научился так играть? – спросила она, не скрывая своего удивления

– Тебя нравится, дитя мое? – он сделал вид, что удивился, – жизнь в одиночестве раскрывает разные наши таланты, о которых в суете мирской мы и не подозреваем, – усмехнулся он.

Жаклин не могла скрыть, насколько была поражена всем увиденным и услышанным.

– Я слышала замечательных Пианистов, которым рукоплескала вся Европа, но ни один из них никогда не сравнится с тобой, мне казалось, что человек не может так играть. Он не может за одну жизнь достичь такого совершенства.

Он ничего на это не ответил, а только усмехнулся, хотел отпустить какую-то шутку, но все-таки промолчал. Ему показалось, что она о чем-то догадывается. Что-то странное и непонятное подсказывало ей, что это не Старик Ра, не ее дедушка, а кто-то совсем другой. Наверное, так чувствовала себя несчастная, к которой врывался Зевс в облике ее мужа. И ясно, что это не он, но как оттолкнуть и отказать. И они были рады обманываться в объятьях страстного Громовержца…

Об этом думала не наша Жаклин, с немой усмешкой о вторжении Зевса размышлял Пианист, спрятавшись в тень, так, что она вообще не могла его рассмотреть.

Но и он не мог проникнуть в глубину ее сознания и просто молча играл какую-то печальную до боли знакомую мелодию.

№№№№№№

Жаклин слушала дивную музыку, размышляя о своем и предчувствуя какой-то озноб во всем теле. Она ощутила вдруг физическое недомогание, и поняла, что после всех душевных мук и страданий заболевает, и удивилась тому, как до сих пор еще держалась на ногах, а ведь давно предчувствовала подобный финал. Но стояла до того момента, пока свет не помутился в ее глазах. Жаклин начала бессильно валиться на бок. Она еще слышала, как неожиданно быстро оборвалась музыка, кто-то подхватил ее на руки, хотя никаких голосов она больше не слышала, и в той зале никого больше не было.

Все растворилось и исчезло. И свет свечи, мигнув, погас где-то близко, словно бы и жизнь сама оборвалась навсегда.

Она не могла вспомнить, как оказалась в своей мягкой постели, но еще несколько раз открывала глаза. Около постели сидела горничная, она что-то делала, говорила, что скоро приедет доктор, что за ним уже послали.

Но девушке все больше казалось, что это было в совсем другом мире и не имело никакого значения, приедет ли она или не приедет вовсе.

Потом, когда света уже не было видно, она слышала музыку где-то очень далеко – прекрасную, великолепную, совершенную музыку, и видела во мраке Пианиста. Только она уже не могла рассмотреть его лица.

– Дед, но это не ты, – произнесла она, не понимая, отчего говорит об этом, почему не узнает Старика.

Там на самом деле никого и ничего не было. И только музыка возникала ниоткуда. И было понятно, что ее не может воссоздать человек, она была нерукотворна, не подвластна разуму и мастерству смертного.

В какой-то момент Жаклин даже обрадовалась, когда почувствовала, что это конец. Она была уверенна, что через несколько дней или даже часов она встретится с Сержем. Тогда навсегда они будут неразлучны. Ее не интересовало даже где именно, в раю или в аду произойдет эта встреча. Если она снова будет с ним, то это не имеет никакого значения.

Но Жаклин прислушалась и поняла, что музыка не звучит больше. В доме было тихо, только слуги метались и не скрывали напряжения.

№№№№№№№№

Старик боялся, что она умрет, и знал, что не переживет и этой потери. Тогда его одиночество окажется полным, и он не дождется никогда ее прощения. А он уже успел привязаться к Жаклин, и верил в то, что умрет у нее на руках, а не наоборот. Она – единственная радость и надежда, все, что у него еще оставалось. И он готов был возроптать на Всевышнего.

В бреду она говорила о музыке, но не было Пианиста, никто не играл, а сам он не решился бы сесть за рояль, уж слишком тревожно было на душе. Даже жалкого подобия той музыки он воссоздать бы ни за что не смог. А пока готовый к бунту герцог Ра молился о том, чтобы Жаклин оставалась с ним, чтобы она не покидала его раньше срока.

– Ты забрал всех, кто был для меня любим и дорог. Она и без того принадлежит тебе, надо лишь немного подождать, но ты не можешь меня так обездолить, ты не сделаешь этого, – твердо говорил он.

И в просьбе его звучали какие-то странные нотки. В своем отчаянии он был мало похож на просителя, таким странным оказался его разговор с богом.

Мессир издалека за ним наблюдал. Больше всего ему хотелось убедиться в том, что Старик не так одинок и не так равнодушен ко всем людям, как могло показаться в самом начале. Так все это и было, как он успел заметить.

Старик тоже догадался о том, что Мессир его подвергает испытанию, но он понимал, что ничего от него требовать не может, и будет лучше если он подчинится и докажет, что каков бы не был итог, он не смеет роптать, хотя доказать это каждый раз было все труднее.

Бог услышал старого герцога, он не стал забирать его единственное сокровище, его внучку. Через несколько дней девушка почувствовала себя лучше. И хотя ей по-прежнему не хотелось жить, но она хорошо понимала, что пока Всевышний не захочет ее забрать к себе, ничего другого ей не остается. И еще одно удерживало ее в старом замке – несколько раз она видела, как дед заходил к ней и присаживался в кресло около кровати. В такие минуты она чаще всего притворялась спящей, но не могла не ощущать всю теплоту и нежность, с которой он относился к ней. Она убеждалась в том, насколько дорога ему, и сердце, казавшееся каменным, постепенно оттаяло. С ними обоими что-то произошло, от враждебности и равнодушия не осталось больше и следа.

Наверное, та великолепная музыка так на ее душу повлияла, другого объяснения она этому не находила. Конечно, дед не смог бы ей заменить обожаемого Сержа. Но он оставался с ней, да и у нее выбор был не велик.

Жаклин поправлялась, и больше всего ей хотелось неожиданно услышать ту великолепную музыку.

– Почему ты не играешь больше? – спросила она у деда, когда он снова вошел к ней и как обычно уселся в кресло.

– Но это было нереально, пока ты была больна, да и теперь, я потерял покой и сон, и, наверное, не смогу быть таким вдохновенным, – признался он и пробормотал еще что-то невнятное.