Вячеслав Ренью - Обрывки

«Здравствуй мой дорогой, мой любимый, мой единственный медвежонок! Мой!

Мой, не смотря на то, что сегодня мы с тобой словно на разных планетах. Больно осознавать, что так все повернулось! Очень больно. Но я благодарю бога уж за то, что ты нашелся.

Нет! Я не боюсь твоей болезни. Господи! Какая же это глупость! Да я просто мечтаю быть рядом с тобой….

Я не боюсь неустроенности и неопределенности. Рядом с тобой я готова терпеть любые лишения и горести.

Но!

Милый! Родной! Единственный! Любимый! Не знаю, поймешь ли ты меня?

У меня – дочь. По своей глупости я уже испортила жизнь тебе. Я не могу. Просто не имею права испортить ее еще одному дорогому для меня человеку.

Я не могу поступиться счастьем дочери, не имею морального права рисковать ее здоровьем. Она ведь полностью зависит от меня, она привязана ко мне пуповиной. Ее благополучие это единственное что осталось: чтобы замолить мой грех, чтобы иметь возможность хоть как-то существовать теперь в этом мире.

Знаешь, когда ты исчез, я некоторое время бродила точно в бреду. Голову занимала только одна мысль – «Как лучше наложить на себя руки!?»

Открыть газовый вентиль, сунуть голову в духовку и повернуть кран? Сказать по правде, я даже пыталась это сделать, но в последний момент не смогла повернуть крана! Тогда я поняла, что не смогу уйти из жизни пока рядом со мной моя Тоня. Я очень боюсь. Боюсь не за себя! Я боюсь навредить дочери, навредить окружающим меня людям. Такая вот я бесхарактерная и слабая.

Потом я стала искать тебя. Но все было безуспешно, и я решила найти ту по вине, которой ты заболел. Я решила отомстить ей. И знаешь – нашла. Нашла и испугалась. Не может быть ненависть сильнее всего на свете. Не должно быть так. Зло нельзя прощать, но и злом отвечать не стоит, его нужно понять и исправить.

Я никогда не верила в бога. Не верила так – чтобы по настоящему …. Но теперь часто хожу в храм, правда пока не совсем хорошо понимаю, то, о чем говорит со мной бог. Но веришь? Становится легче.

Во дворе монастыря есть маленькая скамеечка. Помнишь? Мы гуляли там один раз. В углу под деревом. Я теперь часто сижу на этой скамеечке. Я там встречаюсь с тобой.

Я так и зову это место: местом наших свиданий, потому что там – ты всегда рядом. Ты берешь меня за руку, смотришь на меня своими добрыми глазами, говоришь со мной, и от этого становится хорошо и легко на сердце, кажется, что мы вовсе и не расставались, что мы вместе. Я сижу и вспоминаю. Иногда плачу, иногда улыбаюсь. Знаешь? Вся жизнь теперь разбилась на обрывки точно лоскутное одеяло. Я часто думаю: почему некоторые моменты врезаются в память так прочно и явственно, а другие, казалось бы, более важные, забываются сразу? Интересно.

Знаешь? Везде. В каждом обрывочке моих воспоминаний рядом со мною незримо находишься ты, словно мы были вместе с самого рождения.

Порой я так увлекаюсь этими обрывками, что лечу домой точно на крыльях, и мне все кажется, что вот откроются двери, а дома меня ждешь и встречаешь меня ты. А я прибегу, соберу на стол и буду тебя кормить.

И как же плохо на душе, когда все это оказывается неправдой. Такая неизбывная тоска сразу наваливается…. Если бы не дети – с ума можно сойти. Забота о них пусть не лечит, но отвлекает. Да! Забыла тебе сказать!…»

– Серафим…

– Когда я читаю письма – я Семен!

– Прости. Мне показалось…. На тебе лица нет.

Мужчина погладил ладонью плохо выбритые щеки и, успокоенный тем обстоятельством, что лицо все же на месте, грустно усмехнулся.

Детство в памяти Андрея навсегда отложилось в виде быстротечных, но таких счастливых и радостных летних месяцев. Словно и не было ничего другого: ни детского садика, а потом семьи и школы, ни пионерской зорьки в одном месте. Впрочем, семья, конечно, была, но в усеченном варианте, а именно бабушка, да младший двоюродный братишка Игорь – москвич по призванию. Родители, почему-то, всегда работали, словно отпусков в те далекие времена им не давали вовсе, а если и давали, то по великому блату и только зимой. Жили они в рабочем поселке: частный дом; река под боком; лес; вечно изодранные, грязные коленки и журавль колодца над крышей соседского дома.

А ещё, с тех самых босоногих лет в памяти засела одна крамольная до безобразия мысль, настолько крамольная, что в слух и произнести страшно. Мальчишке казалось, что в Москве народ живет очень плохо и бедно. Не так что бы бедно совсем, что бы в лохмотьях да с клюкой. Нет. Насчет одежды таких ассоциаций почему-то никогда не возникало. А вот насчет продуктов…. Тут уж увольте. Тут Андрей мог поспорить с кем угодно. Даже на кулаках, если до первой крови естественно….

В последствии Андрей, осознавая глубину своей вины, покаялся, но долго и мучительно не мог понять: что же послужило причиной столь дикого заблуждения?

А между тем ларчик открывался достаточно просто:

Каждое лето Игорь приезжал из своего стольного города по выражению бабушки весь «синюшно недокормленный».

Встречая на пороге дорогого «заморского» гостя, бабушка Мария Ивановна, слегка присев, ударяла длинными руками о свои пухлые колени, прикрытые одним и тем же застиранным и залатанным передником, и долго причитала на тему узников концлагерей и голодающих африканских братьев.

По приезду Игорь, в первую неделю, ставился на усиленный откорм.

И варился чугун картофеля, и скворчала сковорода полная тонко наструганного сала зажаренного с луком, а на закуску огурчики, помидорчики, пока ещё соленые, прошлогоднего засола, но бабушка так прекрасно умела их готовить! И Игорь – Жрал.

Не кушал, не ел, а именно – Жрал. Жрал с большой буквы.

Обычно кончалось все это довольно печально. Рвота и понос считались нормальным явлением. Так сказать побочным эффектом. И если к концу откормочного периода братцу удавалось избежать попадания в больницу с желудочными коликами – такой сезон для него можно было назвать вполне удачным.

Затем неизбежно наступал период насыщения. Знаменовался он тем, что «птенец», успевал пережевывать пищу до её проглатывания, а в редких случаях даже забывал подбирать со стола хлебные крошки.

Ближе к августу период «жора» возобновлялся вновь. Это природа брала свое. Игоряшка, как почувствовавший холода молодой медвежонок, готовился к очередному сезону зимней спячки, который неумолимо приближался в связи со скорым завершением очередного лета. Москва уже звала своего блудного сына. Москва ждала его.

Ясным, теплым утром, как раз на стыке двух последних периодов пребывания на бабушкиных харчах, Игорь был раньше обычного предательски разбужен наглым солнечным зайчиком, пробивавшим себе путь сквозь неплотно закрытые шторы.